— Аверардо — это тот калека, что с вами в доме живёт? — поинтересовался Жерар. — Давай мы ему своего лекаря из французского королевства пришлём? Как вы с ним познакомились? Только кратко.
Быстрая, иногда сбивчивая речь Джованни — сейчас он часто путал слова провансальского языка со своим родным, флорентийским — была в целом понятна Жерару, хотя помогала и латынь, которой нормандца обучали с детства.
На обратном пути Джованни зашел в здание университета к секретарю синьора Джиберти. Оказалось, что диплом уже составили: в готовый формуляр вписали имя, а к нотарию секретарь зашел во время полуденного перерыва. И за эти услуги ничего не нужно платить, потому что взаиморасчеты идут открыто через казначея университета.
— Когда планируете устроить праздник? — поинтересовался секретарь, передавая документ в трясущиеся от волнения руки нового магистра медицины.
— О! — Джованни многозначительно закатил глаза к потолку. — Разве вам не сказали? Синьор Гвиди занят его подготовкой и всё пока держит в секрете. Обещаю, вы узнаете о дне и месте первым!
Флорентиец чуть замедлился у дверного проема открытой аудитории, где Мигель Мануэль читал лекцию. Тот его не увидел, но Джованни еще раз проговорил внутри себя — как же, похожие внешне, разительно отличаются по сути оба Мигеля!
Свой диплом Джованни отнёс в отделение банка Моцци в Болонье. Своим доверенным лицом назначил Мигеля Фернандеса Нуньеса из Кордобы. Там флорентиец задержался до заката: мелким почерком, стараясь не обращать внимания на боль в сведенных и стёртых до волдырей пальцах, написал подробно обо всём, что произошло с ним за этот год, просил прощения, роняя слёзы на уже написанное, но не находил отзвука в душе, чтобы с чистым сердцем заговорить о любви. Лишь когда была поставлена последняя точка, край очередного листа оказался полностью заполнен буквами, а красное солнце коснулось краем черепичных крыш, заливая город оранжево-золотистым светом, Джованни вновь макнул стило в чернила и размашисто нарисовал розу на оставленном для переплёта поле: вначале бутон, как маленькое сердце, внутренние лепестки, сжимающие его, как ласковые ладони, чашечку цветка, три острых тонких листа по разным сторонам, тонкий изогнутый стебель со штрихами, обозначающими листья.
Мальчишка-торговец всё еще нес свою стражу на улице. Джованни постарался сделать вид, что ничего не замечает, но когда тот двинулся за ним вслед, обманул, скрывшись в боковой улочке, и там поймал за ухо:
— Тебе сколько платят, чтобы ты за мной следил?
— Лиру в день, — мальчик не стал отпираться.
— А деньги когда получаешь?
— По вечерам. Вас, синьор, до дома доведу, и слуга оплачивает.
— Пойдём, получишь своё вознаграждение, — Джованни даже удивился, насколько спокойно стало у него на душе, когда он совершил важное для себя дело: исповедовался бумаге. Казалось, что в упрёках Халилу и Али уже нет никакого смысла — их хозяин за морем, а никакого тяжкого вреда мавры пока не нанесли, кроме как опустошили их общую казну больше чем на двадцать лир. «В нежнейшей заботе о безопасности хозяина», — как они наверняка объяснят эту трату, и от этого ощущения становилось колко внутри, и жалящий холодок брёл по спине — Джованни понимал дружбу и проявление любви к ближнему по-другому. Святой Мартин не раздумывая разрубил свой плащ, чтобы укрыть им страдающего нищего, святые люди отказывали себе, но кормили голодных. Дружба — основанная на справедливости, стремлении к равенству, пусть и людей при этом могло разделять множество незримых границ — предполагала искренность, единомыслие и взаимопомощь. Только тогда она могла быть основана не только на пользе, но и на удовольствии — элементах, что в равной степени можно назвать добродетельными. Конечно, нет иного проявления высшего воплощения дружбы, кроме любви к Господу, но разве можно искренне являть эту любовь, не будучи способным полюбить ближнего? [1]
Али встретил их у дверей дома и, увидев вместе, постарался улизнуть прочь. Джованни вынул лиру из своего кошеля и протянул мальчишке-торговцу:
— Всё, уходи. Больше твои услуги не понадобятся.
Внутри перед дверью никого не было и царил полумрак, в котором где-то прятался Али. Со стороны кухни доносились женские голоса, скрипела цепь на колодце — там рядом Джованни разглядел Халила. Над головой на балконе раздавался мерный стук деревянных костылей о пол — это Аверардо, выполняя наказ, разминал тело перед возвращением Джованни. И именно с ним флорентийцу захотелось встретиться в первую очередь, чтобы успокоить, обнадёжить и дать советы. Аверардо встретил его радостно, поделился своими незатейливыми успехами за прошедший день. Отёки с основной части ног уже сошли, кровоизлияния на голенях совсем побледнели, боль по ночам не мучила, зато натруженные мышцы на руках рвали старые туники.
— И где же твой диплом? — Аверардо отставил костыли прочь и облокотился обеими руками на перила.
— У поверенного флорентийского банка Моцци. Только я или мой учитель — Мигель Фернандес Нуньес из Кордобы — сможем его забрать. Прости, Аверардо, но я должен уехать… — Сын синьора из Кампеджо повернул голову, и на его лице отразилась мука. Джованни подошел совсем вплотную и приобнял Аверардо за талию. — Ты только не отчаивайся! За тобой присмотрит брат моего учителя — Мигель Мануэль Гвиди. Только он очень жадный, не смей давать ему больше, чем платил мне, а осенью, — Джованни приблизил губы к уху Аверардо, — мне обещали прислать хорошего лекаря для тебя. Если человек появится такой, то скажет, что он от меня или Жерара. Запомнил?
— Я уже к вам привык, — с грустью прошептал Аверардо и заплакал, — почти сроднился. И к тебе, и к Халилу, и к мальчику. Как же мне дождаться осени? Что со мной будет? Я знал, что расставание неизбежно, но так внезапно! — Он отпустил перила, развернулся и обнял Джованни за шею.
— С каждым днем твоё здоровье будет только улучшаться, а когда мы встретимся вновь — в твоих руках не будет костылей. Я расскажу тебе одну историю… — Аверардо хотя и был лёгким, но держать его вес было тяжело. Джованни отвёл своего больного в спальню, усадил на кровать, и пока разминал его ступни и икры, поведал о том, как излечился сам: умолчал о причинах, но откровенно описал свои страдания, как умер и воскрес, как тяжело давались первые шаги, радость от возвращения голоса, как потом долго не мог согнуть ногу в колене и перестать хромать. Флорентиец прошел весь этот путь, казавшийся столь трудным в начале, но принёсший облегчение и выздоровление в конце. — У меня сегодня большой праздник, Аверардо. Господь помог исполниться моей мечте. Пойдём выпьем в городе! Плевать на костыли!
Примечание от автора: про Венецию все реально так и было. Подробно исторические экскурсы буду давать позднее.
[1] философия дружбы основана на этике Аристотеля («Никомахова этика»), еще о дружбе высказывался Цицерон (Среди положительных черт — честность, доблесть, верность, благородство, среди отрицательных — жадность, развращённость, наглость). В Средние века эти понятия побрали в себя религиозность (Бог — твой лучший друг) и создали идеал рыцаря, окруженного своими товарищами (см. пример «Песнь о Роланде», Роланд и Оливер). У людей более простых было другое отношение. В городской среде: почему Ромео называет Меркуцио — другом? Это товарищ по играм Ромео — тот, с кем он общается постоянно. У замужних женщин в городской среде тоже была подруга или подруги, с которыми они встречались и делали какое-то общее дело: занимались благотворительностью, ходили в церкви, вышивали. При этом могла быть «доверенная подруга» или «доверенная служанка», которой позволялось большее — с ней делились тайнами о любовниках, понравившихся юношах, пророческих снах. У странствующих монахов, проповедников и прочих пилигримов тоже были товарищи (socius у мужчин или socia у женщин). Они вместе спали, ели, путешествовали, проповедовали, разделяли все тяготы и беды. Чем не дружба?
========== Глава 2. Весело отпраздновали ==========
— Пойдем праздновать? Ты не шутишь? — Аверардо всё еще не мог поверить сказанному, даже когда Джованни помог ему спуститься на костылях во внутренний двор. Уже сильно стемнело, но еще можно было обойтись без светильника, чтобы дойти до кухни. Стол был накрыт. Женщины, Халил и Али напряженно сидели за ним в ожидании, не притрагиваясь к пище, видно, кем-то предупрежденные, что их хозяева сейчас придут. Только Гвидуччо, осознавая себя полноценным господином этого дома, уже успел обсосать мясную косточку. Мальчик и восточный раб внимательно рассматривали пространство между своими телами и краем стола, не решаясь поднять глаза. Мария с Ричевутой сразу подскочили с места, собираясь прислуживать, но Джованни жестом их остановил: