— Мы с Аверардо пойдём в харчевню [1], поэтому ужинайте без нас, — он с торжеством оглядел всех присутствующих, — я стал магистром медицины. Я теперь настоящий лекарь.
Женщины хором начали поздравлять. Оба мавра замерли, будто не поняли или не услышали слов Джованни.
— Можно я с вами? — быстро нашелся Гвидуччо.
Харчевня, где они втроём расположились за большим столом, была недалеко — сто шагов от дома, давшихся Аверардо тяжело, но больше в душевном смысле, потому что он еще не совершал таких дальних прогулок без остановок на отдых, хотя его с двух сторон поддерживали надежные люди. Потом прохладное пиво остудило взмокшее от напряжения тело и отняло страх перед случайным падением. Гвидуччо знал много скабрезных и смешных историй и показал себя неплохим рассказчиком, собрав вокруг себя благодарных слушателей. Джованни, улучив момент, дернул его за полу плаща:
— Ни разу не слышал от тебя ничего подобного!
— Ну-у, — протянул Гвидуччо, — я как-то подумал: денег у меня нет, а память хорошая. Жрать хочется. Если гостей хорошо развлеку, то хозяева на ужин не скупятся. Но это раньше было, — осторожно добавил он, когда заметил, как у Аверардо тяжелеет взгляд из-за прилива благородной и оскорблённой таким низким поведением крови. — Сейчас мне не на что жаловаться.
Своим талантом Гвидуччо чуть не отобрал хлеб у местного музыканта, терзающего по вечерам лютню перед гостями. В харчевне стало шумно: любое событие — спор, взаимные обвинения, страстные любовные признания — всегда вносило оживление в умы людей, которые заходили в харчевню выпить, чтобы отвлечься от каждодневных забот. До драки дело не дошло лишь потому, что ронкастальдец объявил во всеуслышание, что если кто за вирши заплатить хочет, то пусть отдаст монеты держателю лютни. Зал наполнился оглушительным ревом согласных и несогласных с таким решением. Местный музыкант заиграл веселую песню. Джованни в жарком мареве, плещущемся в его голове, взглянул на расслабленные и довольные лица своих товарищей и решил отойти отлить то, что было выпито, поскольку больше не вмещалось. Он скрылся за занавесями, отгораживающими зал и два больших кувшина, стараясь лишний раз не дышать миазмами, которые те источали. Когда флорентиец спешно вышел наружу, то с кем-то столкнулся в полутьме и сразу не мог понять, почему этот некто небольшого роста и крепко к нему прижимается. На темном лице блеснули белки расширенных от ужаса глаз, и Джованни внезапно протрезвел, перенимая тот страх, которым сейчас пытался поделиться с ним Али:
— Меня не было. Когда пришел, дверь была не на запоре. А там такое!
У Джованни внезапно выморозило всё изнутри: он уже представил, что дом могли ограбить, всех убить, похитить…
— Что с Халилом? — он грубо встряхнул Али, призывая к ответу.
— Он и женщины живы, остальные — нет, — быстро зашептал он, часто сглатывая. — Но Халил не христианин! Его казнят! Нам нужно бежать из города!
Джованни решительно отстранил от себя Али, отвязал от пояса кошель, за три больших шага добрался до Аверардо и вложил кошель ему в руку:
— У нас дома беда, кажется, забрались грабители. Быстро возвращайтесь, пусть тебя Гвидо доведёт, а я быстрее буду. Надо бы городскую стражу позвать.
Пока они бежали с Али по погруженной в темноту улице, мальчик успел рассказать, что произошло. Напавших на дом было четверо. Воспользовавшись тем, что мужчины ушли, а входную дверь никто не удосужился запереть, незнакомцы проникли в дом, попытались связать женщин и увести с собой Халила. Но раб оказал сопротивление.
— Двое лежат, один уж точно мёртвый, где остальные — не знаю!
— А ты где был всё это время? — выкрикнул в сердцах Джованни, отворяя дверь, которая так и оставалась незапертой. Внутри нижней галереи и двора было темно — хоть глаз выколи, только светилось окно кухни. Флорентиец обнажил кинжал и прислушался — сзади лишь сопел Али. — Найди кресало и зажги лампаду у входа в дом.
Джованни побежал так быстро, что если бы кто и прятался сейчас в темноте, то не успел бы его перехватить или достать оружием. На кухне царил разгром: даже тяжелый обеденный стол был сдвинут с места, а всё остальное, видно, летало, падало и разбивалось, когда нападавшим пытались оказать сопротивление. Халил с закрытыми глазами сидел на полу у дальней стены, обнимая прижавшихся к нему плачущих женщин. Его светлая камиза была в бурых пятнах крови. Под ногами Джованни на полу, в черепках от разбитой посуды и остатках так и не тронутого ужина, лежали двое мужчин. У одного было перерезано горло, отчего весь пол под ним был залит кровью. Второй еще был жив и хрипел, зажимая рукой рану на груди, и очень надеялся выжить. Он приподнял голову, увидев Джованни, застывшего в дверях. Флорентиец подошел к нему и склонился:
— Назови имя того, кто вас послал?
Грабитель скривил лицо, наполняясь дрожью от охватившего его веселья, засмеялся, делая над собой усилие. Джованни отвел его руку от раны и медленно воткнул в неё свой кинжал, а затем наблюдал, как радость сменилась удивлением, а затем зрачки медленно расширились, затуманившись влагой.
— В дом забрались воры, — четко и достаточно громко произнёс флорентиец, затем приподнял голову и посмотрел в сторону женщин и восточного раба. Мария и Ричевута сразу же прекратили рыдать, в оцепенении наблюдая, как лезвие кинжала выходит из раны, и кровь, вырываясь толчками, окрашивает в еще более густой и насыщенный чёрный цвет камизу грабителя. Халил же неотрывно и твердо смотрел в глаза Джованни, встречая в ответ не менее красноречивый взгляд. — Вас связали, а когда хотели вызнать, где спрятаны деньги, пришел я и убил этих двух человек. Меня позвал Али, которого они не заметили. Больше никого не было, кроме них. Понятно? Сейчас придёт городская стража, я — рыцарь, защищал дом, а эти люди пришли с оружием.
Джованни поднялся с места и огляделся:
— Где нож?
Халил достал из-за своей спины короткие ножны из грубой воловьей кожи, в которых умещался хорошо отточенный и чуть изогнутый брусок железа с рукояткой, выполненной из намотанных в несколько слоёв жесткой пеньковой веревки. Джованни забрал его, повертел в руках, размышляя: если рана на шее у первого мертвеца вызовет подозрения, то придётся показать и этот нож. Он и сам видел его впервые — слуги аль-Мансура хорошо умели скрывать многие свои тайны.
Вскоре появились Аверардо и Гвидуччо вместе с городской стражей, а на улице, несмотря на позднее время, собрались местные жители, обсуждая и делясь мнениями, кто и что видел. Нападавших было четверо, они пришли со стороны дороги в Равенну спустя некоторое время после того, как мужчины-хозяева покинули дом. Куда делись остальные двое — никто толком указать не мог. Скорее всего, перебрались через забор в саду и ушли по соседней улице. Подобное в городе случалось нечасто и означало, что кто-то «навел» на дом, где есть деньги. Гвидуччо припомнили его гуляния по кабакам, где он мог что-то лишнее сболтнуть или приукрасить. Подробный рассказ Джованни был записан и нашел себе место в хранилищах архива городского совета. Мертвые тела стража забрала с собой, погрузив на повозку, которая отправилась прямиком к кладбищу. Женщины принялись за уборку — кровь нужно было замыть, пока не засохла и не впиталась. Халил и Али скрылись в комнатах, как только прибыла стража. Джованни в том же обществе, в котором уже был в харчевне, сидел за столом на кухне и пил вино — эти запасы уцелели, потому что хранились в погребе.
— Весело отпраздновали, — задумчиво произнёс Гвидуччо, прерывая затянувшееся молчание. — Только я здесь точно ни при чём! Последние седмицы вообще никуда не хожу, вы же знаете!