— Юношей-рабов обучают, мой синьор, — подтвердил его слова Халил, сидевший до этого тихо с непроницаемым лицом за столом. — Если не ремеслу, то военному делу. Никто не остается с нерешенной судьбой. Те юноши, которые сейчас работают на синьора Луциано, твоего друга, были бы спокойны — им не грозила бы смерть от голода или позора, если бы они потеряли свою привлекательность. Они бы приносили доход своему хозяину всю жизнь и были бы ему верны и благодарны.
— Ага, — рассеянно произнес Джованни, пытаясь уложить у себя в голове услышанное, — ага.
Его кормчий не был исключением. Сейчас, всматриваясь в измученное плаванием лицо Халила, Джованни всё острее ощущал свою близость с надеждами раба, которому были обещано несоизмеримо большее могущество, чем он мог бы достичь, оставаясь рабом в своих землях. У своего хозяина. «Своего хозяина» — эти слова не давали флорентийцу покоя: аль-Мансуру отдали Халила лишь в пользование, привезли на корабле аль-Ашрафа. Но был ли последний тем самым хозяином? «Не скажет?» — Джованни стиснул ладонь Халила в своей руке, заставляя того придвинуться ближе, обратившись с вопросительным взглядом.
— Не время, мой Флорентиец. У этого имени множество лиц. Назову одно — солгу дважды, — ответил загадочно восточный раб. — Ты знаешь, сколько еще дней нам осталось?
***
Джованни не знал. Да и как узнаешь, если приказано молчать и ничего не выяснять у тех десяти человек, что сейчас плыли с ними на лодке, заботясь лишь о сохранности товара и, по приказу или в силу особенностей своего речного братства, совершенно не проявляя интерес к личности своих пассажиров. Их говор флорентиец понимал и подмечал те отрезки пути, когда лодка шла с распущенным парусом по течению, и те, когда гребцы брались за вёсла. Река Рено впадала в реку По Волано выше Феррары, и хотя башни городских стен были видны, лодка повернула влево, проходя против течения, и затем попала в основное русло По. Земли по правую руку назывались Полезине, или «земля Феррары, которую заливают воды», а сама река была очень широкой и опровергала все сомнения Джованни — верно ли он поступил, согласившись зайти в лодку генуэзца. Это водное пространство всё равно пришлось бы пересекать на любой иной лодке. Спустя некоторое время, не приставая к берегу, хотя по обе стороны на возвышенностях виднелись монастыри и каменные строения, гребцы вновь сели за весла и повернули влево, и в месте, где сходились несколько мелких рек, выбрали одну и достигли следующей широкой реки — Тартаро, и вновь поплыли против течения. Берега здесь были царством болотных птиц, ни одного селения не было видно, даже спусков к воде. Лодка вновь скользнула вправо — в узкую горловину речного канала. Разобраться в этих хитросплетениях высокого камыша и пустых заболоченных участков могли лишь те, кто точно знал дорогу. К концу третьего дня пути лодка вышла в более широкую реку Адижетто и приплыла в первый торговый город, стоящий на пути, — Лендинару. Там была пристань с навесами для хранения товаров и склады, и массивная башня Гранарон, где хранили запасы зерна, четверо ворот и замок с высокой башней. Имя Эццелино да Романо, сжегшего город дотла, помнило здесь уже третье поколение выживших жителей. Лодка остановилась здесь на ночь, чтобы пополнить запасы еды и воды. Большая часть гребцов сошла на берег. Джованни с товарищами присоединился к ним, поняв из случайно оброненной фразы, что следующий раз горячую похлёбку удастся поесть только в Падуе.
Ночью, пользуясь темнотой, Джованни с Халилом сняли с себя всю одежду и залезли в воду прямо с лодки. Вода была прохладной и быстро успокоила зудящую кожу.
— Наши мучения должны скоро закончиться, — пообещал Джованни, разрывая поцелуй, — мы где-то на середине пути до города Падуя. Там нас примут, сходим… в хаммам. Нашу одежду постирают, прогладят. Сбреем все волосы на теле — ни одной блохи не будет! От комаров защитят ставни на окнах. Нет у меня с собой ни одного средства, что могло бы отогнать их всех своим запахом.
Халил кивал, обещал, что справится, и опять замирал, упрятывая душу куда-то далеко и жертвенно подставляя тело.
Еще в сумерках гребцы взялись за весла, и к середине дня лодка, обогнув холм с торговым городом Бадия на вершине, повернула направо и поплыла по течению реки Адиже. Люди отдыхали недолго, вновь выбрали узкий канал на левом берегу и повели лодку замысловатым путём, пересекая каналы и озеро. Впереди показались невысокие горы, а в одном месте по обоим берегам наблюдались явные следы войны и пожаров — оставленные жителями дома, пустые остовы сожженных амбаров, и даже город князей Эсте стоял полуразрушенный, с зияющими провалами в стенах. Именно здесь перемешались интересы Вероны, Падуи и Феррары, гора Монтеличе, где добывали кремний, была по правую руку. Торговцам и перевозчикам грузов не было до этого дела: лишь бы товар приняли и оплатили. Одна лодка следовала за другой, чтобы не загромождать собой узкие каналы и не создавать помех, река впереди уже вилась между холмов, выбравшись из смертоносных болот.
***
Их разделяет огромное море, их разделяют высокие горы, бурные реки, большие города и селения, их разделяет купол неба, и пройдет немало дней, когда зыбкое белёсое облако переползёт с одного края на другой и остановится над головой, принеся тот самый дождь, что вылился на каменные стены собора святого Стефана. Но почему Джованни видит силуэт возлюбленного между пустынных аркад, спрятанный между стройными переходами яркого света и ослепляющей тьмы? Будто волшебные ветра подняли Михаэлиса с одного места и перенесли на другое? И ходит возлюбленный между торговых рядов, выспрашивая — не видал ли кто златокудрого флорентийца, сопровождаемого двумя смуглокожими сарацинскими слугами — юношей и мальчиком? Ему отвечают, мол, видели, можем даже показать дом, но двор его пуст — все исчезли в один день. Флорентиец уехал, а молодых мужчин и служанок забрали родственники из Кампеджо. Следы теряются, а палач из Агда удрученно взирает на пробивающуюся между плитами траву и прохудившуюся крышу, ставшую приютом для летучих мышей и голубей. Джованни наблюдает со стороны, и сердце его сжимается от боли, а глотку опаляет немой крик. Невидимый и неслышимый, он делает шаг вперед, протягивает руки, надеясь дотронуться до пыльных одежд, и замирает, хватаясь за пустоту. Холодные порывы ветра застилают глаза так, что не проморгаться, и переносят обратно, под серый душный полог, сквозь который пробивается тусклое солнце. Джованни просыпается от тяжелого сна.
Рядом, на расстоянии вытянутой руки, сгорает в лихорадке один из гребцов, но его товарищи не обращают внимания. Mala aire, или дурной воздух, говорят они — не с каждым случается, но признаки налицо: кого так трясёт каждые три дня, других — реже, один раз в полгода, но плата за работу важнее. Товар нужно перевезти как можно скорее и вернуться за следующим. Каждая пядь лодки пропахла ладаном и серой — так здесь чистят воздух и отгоняют насекомых. После окуриваний бывает, что нестерпимо болит голова, но если руки способны удерживать вёсла, то это не важно. Крошащимися зубами и опухшими дёснами тоже можно есть кашу, а взялся за работу — терпи. «Вот и вся жизнь лодочника», — Джованни, преодолевая слабость, что образовалась в его теле из-за отсутствия движений, заставил себя выползти наружу и в тысячный раз окинуть взглядом нос лодки, где должны появиться крепкие стены Падуи, выдержавшие уже не одну осаду.
Болонья уже вспоминалась как покинутый навсегда земной Рай, где было уютно, и каждый день приносил радость. Останься Джованни еще на седмицу дольше, то можно было продлить общение с интеллектуалами — чарующее чувство, таящееся в груди, когда пытливо узнаешь то, чего никогда не знал прежде. Удивляется душа: как ярок и многообразен мир, сотворённый Господом, и насколько милости Его хватает, чтобы позволить познавать все эти тайны творения! Джованни с помощью Мигеля Мануэля попал в этот круг, где говорили о множестве сложных вещей, что показались сложными для понимания. Начали с обсуждения умозаключений Альберта Великого [1] о душе человеческой, творениях Господа и универсалиях, о желании систематизировать знания, чтобы ими было удобно пользоваться. Упомянули Роджера Бэкона [2], который различал опыт реальный, накопленный на протяжении жизни, и опыт, полученный через внешние чувства. Труд Петра Абанского [3] «Согласование противоречий между медициной и философией» обсуждался подробно, потому что темой собрания были отношения между медициной и астрологией — насколько зависит здоровье больного от соединения планет. Джованни вышел из церкви в приподнятом настроении и не мог совладать с собой от возбуждения, что претерпевал разум, чтобы погрузиться в спокойный сон. А на рассвете следующего дня, в пятницу, их уже ждала лодка на Рено.