— Нет, я довольно неприхотлив и многое могу решить сам, синьор Скровеньи, — спокойно ответил Джованни. — У вас есть цели, которые вы стремитесь достичь, но я вам не раб, чтобы слепо им подчиняться: свобода и слуги — мои личные вещи. Вы не имеете права решать за меня.
— Хорошо, я поговорю с братом, — после некоторого молчания ответил уже немного поникший синьор Манфред. — Вы свободны, но я хотел бы оградить свою семью от знакомства с вами, синьор Лоредан.
— Я возвращаюсь в свои покои и буду ждать вашего решения, синьор Скровеньи. — Они раскланялись, и Джованни вернулся в свою комнату, куда служанки вскоре принесли трапезу.
«Если меня задумали отравить, то сделают это в любом случае,» — подумал Джованни, помолился о спасении души, успокоился и приступил к еде. Время тянулось долго — видно, братья все никак не могли поверить, что их хитрость была раскрыта, и послали в город своих людей, чтобы выяснить, где успел побывать флорентиец. Когда солнце уже стало клониться к закату, в дверь предупредительно постучали. Первыми вошли слуги, внесшие две лежанки, уместив их с одной и другой стороны от двери. Затем служанки втащили тюфяки и разложили на них подушки и простыни. Джованни терпеливо ждал, внутренне ликуя, что все его сегодняшние попытки рискнуть жизнью привели к желанной цели.
Халил и Али не вошли, нет — они вбежали в комнату и, остановившись посередине, были заключены в объятия своим другом. Восточный раб, казалось, беззвучно стонал, прижимаясь к флорентийцу всем телом, а мальчик, до сих пор ни разу не проявлявший своих чувств, обнимал их обоих и плакал от счастья.
***
[1] остров Крит. Служил хорошим перевалочным пунктом торговли между западом и востоком.
[2] в Большой совет избирались члены венецианских аристократических родов, достигшие двадцати пяти лет. Имена граждан Республики, имеющих право быть избранными в этот совет, записывались в «Золотую книгу» с 1315 года, поэтому участие в нем постепенно расширялось.
========== Глава 8. Слова и поступки ==========
Джованни смотрел на своих товарищей, обнимал их, гладил по плечам и постоянно ловил себя на чувстве, будто не узнаёт их — и прошли не два дня разлуки, а долгие месяцы. Простые длинные камизы из грубой ткани, подпоясанные ремешком, на голых телах, искусанные губы, тёмные провалы под глазами, голова Али полностью обрита, а у Халила — немилосердная рука цирюльника проложила след от виска до макушки:
— Что с вами произошло? Где вы были? — воскликнул изумлённый Джованни, приходя в себя: нежная радость встречи сменилась беспокойной заботой и непониманием. — Кто посмел вас тронуть? — он увлёк их и посадил рядом с собой на кровать. Поцеловал Али в голую макушку, прижал щеку Халила к своей щеке.
— Сначала нас отвели в купальню, а там — вымыли и удалили волосы, — начал Али.
— Я думал, что так у вас заведено, — перебил его Халил, — ты мне сам сказал, что так поступают, чтобы очистить от блох, но когда коснулись головы — не позволил и оттолкнул!
— Рабам в наших землях бреют головы, но Халил — не простой раб, его даже не кастрировали, и волосы — это почетный знак. С ним так нельзя! — постарался защитить восточного раба Али. — Мы воспротивились. Нам дали по рубашке и заперли в какой-то сырой темной комнате с решеткой на окне. Не дали ничего с собой. Даже спать пришлось на камнях. И из еды мы видели только хлеб и воду. А еще нас хотели продать!
— Как? — задохнулся покрасневший от возмущения Джованни. Он с трудом, но верил в рассказанное Али: братья Скровеньи вполне могли решить, что вправе распорядиться чужим добром, если оно приплыло к ним в руки и никто его не защищает. Поступить бесчестно, но не настолько нагло.
— На следующий день пришел человек, заставил раздеться и осмотрел нас, — ответил Халил за Али.
— Может, это лекарь был? — сделал последнюю попытку оправдать братьев Скровеньи Джованни.
— Нет, мой синьор, — покачал головой восточный раб, — я знаю, как оценивают рабов на рынках. Всё было в точности так: и зубы, и мышцы, и анусы. Здесь мы не ошибаемся и…
Их прервали своим появлением слуги: внесли в комнату сундук с вещами, с поверхности которого не успели стереть голубиный помёт, однако переплетение ремней, закрывающих верхнюю крышку, казалось нетронутым. Затем появились две служанки и принялись неспешно накрывать на стол на одного человека. Скорым появлением еды товарищи Джованни были заинтересованы меньше, чем сохранностью содержимого сундука: Али нашел свою свистульку и убедился, что припрятанные деньги всё еще лежат на дне. Халил прижал к груди сапоги, а Джованни с радостью прикоснулся к своей лекарской сумке и учебной тетради.
— Где нам накормить ваших слуг, синьор Лоредан? — одна из служанок обратила на себя внимание флорентийца. — Мы можем принести низкий и длинный табурет, и тогда слуги сядут на полу.
Джованни обернулся к обеденному столу. По статусу синьора Лоредана, тот уже не мог позвать своих товарищей наравне присоединиться к трапезе.
— Да, сделайте так, — снимать пробу с блюд полагалось синьору, а то, что он не доест, он мог передать на стол слугам. К сожалению, прежний порядок вернуть уже было нельзя. Даже обнять Али или Халила прилюдно — это вызвало бы недоумение. Джованни посмотрел на вопрошающие лица своих товарищей и заговорил по-арабски. — Все объяснения — потом. Сейчас я — синьор, а вы мои слуги.
Когда служанки удалились и унесли с собой тарелки, на которых не осталось ничего — даже подлива была хлебом подобрана дочиста, — Джованни закрыл двери и засовы перевязал ремнями, чтобы никто больше не посмел потревожить покой до самого утра.
— То, как поступили с вами местные господа, заслуживает порицания, но ссориться мне с ними не пристало, тем более — наша цель иная, — Джованни пересказал события сегодняшнего дня, и хотя в сгустившихся сумерках невозможно было разглядеть даже стену дома, по которой он полз, сам ужаснулся собственному рисковому поступку. — Ко мне теперь обращаются так: синьор Франческо Лоредан. Впереди нас ждет змеиное логово, поэтому всем нам нужно быть осмотрительными: и в речах, и во взглядах. Нет, мой кормчий, — Джованни заметил беспокойство на лице Халила и сразу догадался о причинах. — Собственный член воздержанием я истязать не собираюсь. Мы соблюдали осторожность в Болонье, будем соблюдать ее и здесь. Если Али позволит! — с усмешкой добавил Джованни. — Но я не могу припомнить случая, чтобы мы хоть раз потревожили его крепкий сон.
Они омылись оставленной водой, не стесняясь собственной наготы. Летние ночи были жаркими, так, что даже тонкая камиза казалась сродни теплому одеялу. Али забрался на господскую кровать и задвинул занавеси, отгораживаясь от всего, что будет происходить в этой комнате. Джованни с Халилом стащили тюфяки с лежанок на пол, застелили простынями и уселись поверх созданной общей постели, привалившись друг к другу плечами, с ощущением, будто сильно устали от трудов, молчали, будто позабыли — с чего следует начать. Джованни водил пальцами по длинному шершавому горлышку глиняного сосуда с маслом, ощупывал плотно загнанную деревянную пробку, обтянутую кожей. Тусклая лампада, оставленная теплиться и догорать на столе, еле освещала лица. Разложенные простыни выделялись в темноте светлыми пятнами, перемежаясь с почти черными изгибами тел. Дыхание, вырывавшееся из груди, казалось легким и невесомым, не обремененным ни страстью, ни предвкушением удовольствия. Сквозь закрытые ставни извне слышался шелест реки, перебиваемый многоголосым хором лягушек.
Халил внезапно, придя к какому-то решению, переменил положение, перекинув одну ногу через бедра Джованни, и оказался к нему лицом к лицу. Склонился, прочертив кончиком носа линию посередине груди. Поднял голову и посмотрел призывно, побуждая к действию. Местный неизвестный цирюльник, не тот слуга, что брил Джованни бороду, видимо, хорошо постарался, выполняя свою работу — тело и пах Халила действительно остались без волос, принеся ласкающим ладоням Джованни новые ощущения.
— Я по тебе соскучился, — тихо выдохнул он, загораясь огнем страсти.
Халил расплылся в улыбке и затанцевал бедрами, языком тела показывая своё нетерпение. Мягко оттолкнул Джованни, укладывая на спину. Забрал из рук сосуд и смочил в масле свою ладонь: