— Что касается «рядового» инженера, то это, может быть, свидетельствует, что он не совсем рядовой, — смеясь, заметил Кротов. — Простите такую самоуверенность. А Самборский… Самборский просто в конце концов понял ошибочность своей точки зрения и, как человек честный и принципиальный, сделал все, чтобы загладить вред, причиненный его выступлениями против Макаренко.
Кротов явно не хотел говорить откровенно и дипломатически вывернулся. Не мог я поверить, что он ничего не знает о разговоре между Макаренко и Самборским. Ведь Кротов был с обоими инженерами в прекрасных отношениях и теперь всюду о нем говорили как о третьем ближайшем помощнике Саклатвалы. Чувствуя обиду на Кротова за его нежелание поделиться со мной, я прекратил разговор на эту тему и спросил, не слышал ли он что-нибудь о Лиде Шелемехе.
Нужно сказать, что я не видел Лиду с того времени, как ее увезли самолетом из Глубочайшей в Иркутск, где должен был состояться консилиум. Я знал, что оттуда ее перевезли в лечебницу под Москвой, где Барабаш перед этим проводил какие-то опыты. Операцию девушке еще не делали.
Воспоминания о Лиде вызвали у меня гнетущее настроение. Очень больно, когда ожидаешь несчастья и не в силах предотвратить его.
Кротов рассказал все, что слышал о Лиде от Аркадия Михайловича. Старый ботаник регулярно переписывался с Барабашем и с самой Лидой и, разумеется, был осведомлен о положении больной лучше, чем кто-либо из наших знакомых на Глубинном пути.
— Состояние Лидии Дмитриевны не улучшилось, — рассказывал Кротов. — Ее лечат при помощи рентгена, применяют радий, хотя Барабаш больших надежд на это лечение не возлагает. Некоторые хирурги предлагали хирургическое вмешательство, но он его категорически отклонил. Больной до сих пор говорят, что у нее диабет, — и она настаивает, чтобы ее перевезли на Кавказ. Но перевозить ее сейчас совершенно невозможно. Ей необходим абсолютный покой. В своих последних письмах к Аркадию Михайловичу она пишет, что сомневается, диабет ли у нее. Но, к счастью, она далека от мысли, что больна такой страшной болезнью. Барабаш все же не теряет надежды. Различные медицинские светила уже несколько раз определяли срок. когда наступит конец, но до сих пор удавалось оттянуть печальную развязку. Собственно, чья это заслуга — врачей или организма больной, — трудно сказать. Барабаш продолжает экспериментировать, ищет новые препараты, способные уничтожить раковую опухоль, не нарушая здоровой ткани тела. Такие эксперименты, как известно, проводятся различными исследователями уже десятки лет, но пока ничего утешительного мы не имеем. Лидия Дмитриевна очень похудела, ослабла и часто целыми днями лежит в полубессознательном состоянии. Усилились боли. Аркадий Михайлович сильно волнуется. Он даже хотел ехать к ней. Я отговорил его. Ведь там он ничем не поможет, а здесь, погруженный в свою работу, меньше думает о девушке… Родителям до сих пор ничего не сказали, но брат, кажется, знает. Он ее часто навещает…
Я выслушал Кротова, не перебивая, вздохнул и больше ни о чем не спрашивал.
— А наши спутники крепко спят, — заметил, поглядывая на Тараса и Набокина, инженер. — Вы, искатели приключений, собрались здесь, как я вижу, старой компанией…
Кротов намекал на катастрофу в Северной штольне. Мы заговорили об этой катастрофе, о Догадове, и я спросил:
— Меня интересует вот что: на всем строительстве Ярослав Васильевич, кроме вас, имел еще сторонника.
— Помню. Это был Догадов.
— Догадов горячо отстаивал герметизацию туннеля. Чем вы это объясняете?
— Не понимаю вас…
— Он не раз старался меня убедить, что Макаренко — гений. Позднее, когда я обдумывал все случившееся, меня больше всего сбивало с толку именно это.
— Когда такой субъект начнет поддерживать честного человека, это может сбить с толку, — задумчиво проговорил Кротов.
— Но почему же он его поддерживал?
— Вероятно, это было ему полезно, отвечало интересам хозяев, которым он служил… Скорее всего, они ошибались в Макаренко и считали, что его идеи повредят строительству. Не понимая существа дела, они приказали Догадову всюду проповедовать необходимость герметизации туннеля. Они, вероятно, были убеждены, что герметизация приведет к краху строительства.
— Вы полагаете, что Догадов и его хозяева просчитались?
— Несомненно!
— А скажите, — спросил я помолчав, — как получилось, что вы приняли участие в аресте Догадова? Неужели у вас были какие-нибудь подозрения, когда он организовал в штольне спасательные работы?
— Напротив. Кто мог подумать, что его кипучая деятельность была только одним из способов маскировки?.. Очень он мне не нравился раньше, когда занимался так называемыми палеонтологическими разведками. Я даже хотел запретить ему спускаться в шахту. Но во время наводнения стал думать о нем значительно лучше. Кто же знал, что он не палеонтолог, а шпион!.. Когда Томазян в то утро сказал, что я должен помочь арестовать палеонтолога, я прямо-таки разинул рот. Следователю нелегко было убедить меня, что искатель старых костей — преступник.
— Кажется, этот искатель здорово стукнул вас локтем, — послышался голос с верхней полки. Это проснулся Тарас и не утерпел, чтобы не вмешаться в наш разговор.
— А-а, юноша, вы уже проснулись? — приветствовал его Кротов.
— Я еще не уверен в этом. Может быть, вы просто мне снитесь. Откуда вы взялись?
С этими словами Тарас соскочил на пол и подал инженеру руку.
Почти одновременно с Тарасом проснулся и Набокин. Кротову снова пришлось рассказать, как он попал в поезд, причем Тарас и Набокин все время требовали самых подробных объяснений.
Мы заказали в ресторане ужин, включили радио, сообща написали телеграммы друзьям и знакомым.
— Предлагаю, — подал мысль Тарас, — ввести на Глубинном пути специальные билеты для встречи пассажиров со знакомыми, живущими по пути следования поезда. Плата по таксе: минута — три рубля.
— Для этого нужны специальные вагоны-гостиные, — сказал Набокин.
Приближался район Глубочайшей. Кротов начал готовиться покинуть экспресс, и мы загрустили.
Пересадка должна была произойти приблизительно за сто километров от станции. Кротова по радиотелефону известили, чтобы он собирался. Мы втроем отправились его провожать.
Минут за двадцать до пересадки мы все перешли в задний вагон. Последнее купе занимала специальная бригада железнодорожников-электриков, которая обслуживала экспресс и принимала участие в опытах по сцепке и отцепке вагонов на ходу.
На разъезде с окон сдвинулись заслонки, и мы увидели, что рядом с нашим поездом, по параллельной колее, мчится вагон. Он то немного перегонял нас, то отставал. По-видимому, машинист выравнивал ход. Наконец скорость вагона и нашего поезда стала одинаковой. Тогда из дверей вагона выдвинулись мощные металлические лапы и зацепились за дверь нашего вагона. Вслед за лапами протянулась сетка, а затем и доска, которая, как мостик, соединила оба вагона.
— Готово. Можно переходить, — сказал Кротов. — Ну, я вас не приглашаю с собой, так как все это должно делаться быстро. Надеюсь, скоро увидимся. А вас, Олекса Мартынович, прошу специально приехать ко мне в Глубочайшую. Вероятно, тут вскоре произойдут очень интересные события, и вы сумеете получить исчерпывающие ответы на вопросы, которые предлагали мне сегодня.
Больше разговаривать было некогда. Мы пожали друг другу руки, и Кротов перешел в электровагон. Его сопровождали несколько железнодорожников. Доска, соединявшая тамбуры, задвинулась обратно в тамбур электровагона, потом невидимая рука потянула и убрала сетку, и, наконец, металлические лапы отпустили дверь нашего вагона и вернулись на свое место. Еще две-три секунды мы видели через окно Кротова, но вот электровагон начал отставать, и перед нами замелькала темная стена туннеля. Наше окно закрыла легкая металлическая заслонка, и мы снова очутились в герметически закупоренной коробке.