И, с неодобрением глянув на Мышку, капитан со вздохом сказал Владику:
– Грю, что ж она с человеком-то делает, судьба индейская? Другая на ее месте еще в куклы играет, а эта вон, уже четыре креста подхватила – это что? Это порядок, а? Или вот, скажем, он вдруг безо всякого перехода стукнул кулаком по столу: – Вот, скажем, заслуженный человек, награды имеет, двадцать шесть лет, можно сказать, кровь проливал за общее дело, а его судьба так вот берет и… – он горестно махнул рукой.
Владик, в свое время читавший гранки сильно смягченной статьи, из-за которой оборвалась карьера капитана, был весьма удивлен, встретив его на «даче», он по молодости лет считал, что после разоблачения таких фактов человек обязан либо застрелиться, либо отправиться в тюрьму. Но прошло время, и он свыкся с существованием Кузьменко, даже научился поддерживать с ним разговор, правда, не столько словами, сколько мимикой и односложными междометиями типа: «да уж» и «хм-м-м», и потому был немало удивлен, услышав слабый, но донельзя ироничный голосок, сочувственно произнесший:
– Не-е-поря-а-а-док…
Оба взглянули на Мышку. Но та, понурившись, сидела на стуле и задумчиво качала ногой…
6
Они проходили через КП, когда им встретилась молоденькая и прехорошенькая девушка, почти девочка лет пятнадцати в неряшливом старом платье, явно с чужого плеча. Следом за ней шла смуглая и черноволосая женщина лет пятидесяти, похожая на цыганку, увешанная изобилием бус, щеголявшая золотом на зубах, в ушах и на пальцах. Их сопровождала дежурная медсестра Анна Петровна.
– Ой, Владислав Евгеньевич, скоро сюда грудных младенцев возить будете, – хихикнула девушка.
– На волю, Савельева? – спросил Владик, он был непривычен и оттого слегка смущался и краснел, когда его называли по имени-отчеству, особенно в присутствии лиц старших по возрасту.
– А как же? – весело сказала Таська. – Вот, мама за меня поручилась.
Женщина с цепочками сердечно улыбнулась Владику. Когда они вышли, молодой человек спросил:
– Анна Петровна, это и в самом деле ее мать?
– Понятия не имею, – ответила медсестра, молодящаяся крашеная блондинка, давно разменявшая четвертый десяток лет, но старающаяся решительно и навеки забыть об этом. – Паспорта у нее не было, она заведующей какую-то справку показала… В конце концов, ведь не обязаны же мы эту Таську кормить до бесконечности. Все они рады за государственный счет кормиться.
– Уж лучше бы за государственный… – буркнул Владик, неприязненно глянув вслед женщинам. Он увидел, как Таська вдруг вырвала руку из цепких материнских пальцев и побежала, но высокие каблуки ее подвели на песчаном грунте. Женщина с цепочками схватила ее за запястье, крепко сжала, притянула к себе и, обернувшись, еще раз льстиво улыбнулась Владику.
– Ну шо ты усё нервонничаешь? – убеждала ее Рина, когда они уже сидели в автобусе. – Я т-тебе ховору, ниччево ттибе не будэ. Ну, подумаешь, нахрадила пару-тройку козлов пригучих, с кем не бывает? От любви не страхують. Сами виноваты, чай не розочки нюхать шли…
Таська молчала, глядя в окно автобуса, за которым расстилался бесконечно умиротворяющий, буколический пейзаж, щедро снабженный полями, речками и перелесками будто специально для того, чтобы радовать взгляд проезжающих.
– Я, кстати, Горелому так и сказала: ты, грю, не прав. Нельзя же, грю, так, чтобы и рыбку съесть и ни на что не сесть, везде существуют свои пронблемы, тасязять, профэссионалный рыськ. – Таська прыснула. Ее всегда забавляла Ринина манера выражаться. Она умудрялась коверкать самые элементарные слова и делала это с подчеркнуто-серьезным видом, так будто ей одной известен секрет их произнесения. – А так он на тибе зло не держить, он – жинтальмен шо надоть, девки за ём як за бетонной стеной.
Когда автобус доехал до пригорода, они вышли и пересели в такси.
… А «Задонщина» уже ждала и звала их, светилась огнями своих многочисленных залов и дискотек, воскуряла к небесам столбы жертвенного шашлычного дыма, гремела разнобоем музыкальных ритмов. Гостиница, мотель, кемпинг с кегельбаном, бассейном и кинотеатром – все это объединял туристский комплекс «Задонщина», однако львиную долю доходов приносили ему не туристы, даже иностранные, а разношерстный и обеспеченный народ, слетавшийся летом на южные курорты и считавший своим долгом хорошенько гульнуть перед интенсивным отдыхом в Симеизе или Евпатории. Рина провела девушку через монументально отделанный холл, где перед ними услужливо склонились густобородые швейцары, а слоняющиеся без дела молодцеватые подтянутые парни в штатском, хоть и с воинской выправкой, пронзили их суровыми взглядами. Эффектные девицы, курящие в компании с солидными немолодыми дяденьками, стрельнули взглядами в Таську и сделали вид, что ее не узнали, но между собой всепонимающе переглянулись, увидев, куда повела девушку Рина.
Они спустились в подвал и прошли в другое помещение ресторана, где царил полумрак, звучала мягкая, мурлыкающая музыка, а двери в кабинеты были плотно прикрыты. На их пути отворилась одна из дверей и девушка чуть постарше Таськи дышла из кабинета в сопровождении апоплексического вида низенького толстячка, который с деловитым видом застегивал пиджак. Едва заметно девушка подмигнула Таське, давая понять, что узнала ее, но Таська слишком волновалась, чтобы обратить на это внимание.
На стук Рины выглянул долговязый прыщавый парень, пропустил их в помещение и захлопнул дверь. Увидев Горелого, Таська оторопела, хоть и внутренне готовилась к этой встрече и приводила массу доводов в свое оправдание. Он сидел с угрюмым видом глядя на нее. и багровое пятно, обезображивающее половину его лица, темнело в сумраке комнаты, как полумаска. Несколько секунд длилось молчание. Кроме Горелого в комнате присутствовало еще четверо мужчин, сверливших Таську взглядами. Выдержав паузу. Горелый сказал:
– Ну, как? Подлечилась?.. Подправила здоровьице?
– Угу, – не поднимая головы, сказала Таська.
Прыщавый резко толкнул ее вперед, так что она едва не упала, но рука Горелого перехватила ее за горло у самого пола, прижала к колену. Злобно брызгая слюной, он переспросил:
– Угу, да? Угу? У, сука! – и изо всех сил хлестнул ее ладонью по лицу.
Таська не издала ни звука, даже не поморщилась, только закрыла глаза и стиснула зубы, терпя пощечины, которые безостановочно отвешивал ей Горелый.
Наконец Прыщавый сказал:
– Замордуешь ее, работать не сможет.
Тогда только Горелый остановился, поглядел на него исподлобья и буркнул:
– А она больше и не будет с чистой публикой дела иметь. Пусть пашет на выезде.
7
Сон это или явь? Неужели так отчетливо может быть сновидение, так скрупулезно детально, до мельчайшей черточки воссоздавая человеческий… нет, нечеловеческий облик. В этом облике есть нечто исполинское, непостижимое, бесконечное, как сама Низость. О, эта лысина, могучая, необъятная, с голубыми венозными прожилками, с жирным валиком у привольно откинутого затылка, с далеко отстоящим ото лба широким носом, из которого разносится раскатистый, хрюкающий храп… На эту необъятную плешь Мышка глядит с несвойственным ребенку вожделением. Ее худенькая ручка бережно, будто отстраненно от нее самоё накидывает на тело отчима одеяло… и бережно разглаживает складки.
Затем та же рука обильно полила тело спящего из бутылки с бензином. Тонкая, бесцветная струйка быстро пропитывает кушетку и одеяло, на подушке, примятой лысиной, образуется небольшая лужица, которая быстро испаряется. Дядя Жора фыркает и крутит носом, его ресницы вздрагивают, еще секунда и он откроет глаза, и тогда невозможно, невыносимо будет решиться на это…
Стремительно чиркают одна за другой спички, ломаются в пальцах, летят под ноги, но вот одна все же зажглась – и над кроватью с ревом взмывает столб пламени…