– Что вы, простите, сказали? – не понял Владимир Семенович.
– Это по-латыни, – пояснил Владик, – «закон суров, но это закон».
– То-то и оно, что «дура», – вздохнул Владимир Семенович. – Бог ты мой, какие же они здесь всё-таки дуры…
9
Утром взрывается: яростный звонок и зажигается слепяще яркий свет пятисотваттных ламп. Корпус оживляется хлопаньем дверей, слышатся визгливая перебранка, смех. Кто-то торопливо устремляется к умывальнику, другие, их большинство, движутся подчеркнуто медлительно, словно экономя каждое движение и всем своим видом демонстрируя полное пренебрежение ко всему окружающему.
Мышка проснулась почти сразу, огретая ударом свернутого жгутом полотенца, села на кровати и огляделась. На нее никто не обращал особого внимания, все занимались своими делами: причесывались, одевались. Кукла торопливыми движениями накладывала на лицо косметическую маску. Лишь Шиза продолжала, скорчившись, лежать под одеялом. Но и она не спала, хоть глаза ее и были плотно сомкнуты, а руки под одеялом беспрерывно двигались, доставляя ей непередаваемое животное наслаждение.
Вполголоса переговариваясь, девочки бросали на нее взгляды, в которых любопытство мешалось с брезгливостью.
В эту минуту в палату вошла Анна Петровна, невыспавшаяся после ночных бдении.
– Ну? – резко сказала она. – Долго вы еще будете потягиваться. – В ту же минуту взгляд ее упал на Шизу в она истерически крикнула: – Корнакова!
Подбежав к Шизе, медсестра принялась ее расталкивать, но та продолжала заниматься своим делом, лишь промычала что-то невнятное. Анна Петровна в сердцах сдернула с нее одеяло, и тогда Шиза в ярости поднялась. Увидев ее. Мышка пожалела, что не в силах сейчас спрятаться в маленькую норку, забиться в самый дальний ее утолок, до того страшно стало ей при виде этой огромной гориллообразной фигуры, которая, сверкнув глазами, жутко зарычала, обнажая мощные, желтоватые зубы. Побледнев, Анна Петровна выскочила за дверь. Девчонки зафыркали, но когда Шиза перевела взгляд на них – немедленно умолкли.
– Ништяк, Шизуля, – успокоила ее Щипеня. – Денек быстро проскочит, ночка темная придет, тогда вволю и развлечешься, а сейчас – кушать надо – ам! – она задвигала челюстями. – Ням-нам, не понимаешь?
10
– Владимир Семенович, с Корнаковой надо что-то делать! – воскликнула Анна Петровна, вбежав в кабинет врача. Увидев там Владика, она слегка смутилась, поскольку не рассчитывала в присутствии его говорить на столь щекотливую тему, однако, начав разговор на повышенной ноте, она уже не в силах была остановиться и только всплеснула руками. – Ее просто необходимо лечить. Лечить и лечить…
Владимир Семенович лишь пожал плечами:
– А что мы можем сделать, если шизофрения официально признана неизлечимой болезнью?
– Но ведь она отрицательно влияет на остальных девочек. – Не в силах успокоиться, Анна Петровна мерила небольшой кабинет быстрыми шагами. – Вот и сегодня утром она, никого не стесняясь…
– Вы полагаете, наши воспитанницы еще сохранили способность стесняться? – серьезно осведомился Владимир Семенович, весело подмигнув при этом Владику. – Я и сам прекрасно понимаю, что место этой милой девочки в психиатрической лечебнице, причем, закрытого типа. Однако туда ее не принимают, ссылаясь на специфику ее нынешнего заболевания.
– Но она уже три недели как полностью здорова. По закону мы давно должны были бы отправить ее к родителям.
– В Нижний Тагил? Одну? Без сопровождения?
– Ну так давайте через ваше руководство, полковника Зайцева повлияем на психиатричку – пусть принимают…
– Где сядем, там и слезем, – вздохнул доктор. – Они откажут, у них лечебница для взрослых пациентов, а Корнакова несовершеннолетняя.
– Да, – со слезами на глазах признала Анна Петровна, вспомнив шизин оскал и сверкнувший взгляд, – совершеннейший младенец. Знаете, если мы ничего не сделаем, она…
– Сделать мы можем лишь одно – потерпеть, – сочувственным тоном резюмировал Владимир Семенович. И осторожно похлопал ее по плечу. – Христос терпел и нам, как говорится…
– Я напишу рапорт на имя Марьи Михайловны, – перебила его медсестра. – В конце концов, Корнакову до ее совершеннолетия можно перевести в колонию, там будет кому за ней следить и…
– Я ваш рапорт не подпишу, – с неизменной улыбкой заметил Владимир Семенович и повернулся в Владику, давая понять медсестре, что разговор закончен.
– А разве мы имеем право сажать невиновного в колонию, без суда и следствия, а тем более больного? – с удивлением спросил Владик.
– «Меж небом и землей есть много, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецами», – процитировал Владимир Семенович. – Не забывайте, что наше учреждение тоже закрытое и в ведении того же ведомства, а своя рука, как говорится, владыка. Тем более, что из колонии больную проще отправить в лечебницу, чем от нас. Кстати, учтите, вам тоже придется подписывать рапорт. Если уж эта зануда взялась за дело, то не успокоится, пока не доведет его до логического конца. А конец в таком случае может быть только один: все педагоги подписываются, что не в силах справиться с Корнаковой и наша светлейшая Марья Михаиловна…
Уловив предупредительный взгляд Владика, он успел обернуться и встретился взглядом с толстенькой, низкорослой заведующей, вся фигура которой казалось предназначена была для единственной миссии – служить пьедесталом ее монументальному бюсту, не вмещавшемуся в зеленую форменную гимнастерку.
– Доброго вам утречка, светлейшая наша! – с лучезарной улыбкой объявил Владимир Семенович.
Марья Михайловна кивнула и произнесла:
– Зайдите ко мне, – и двинулась вперевалку дальше по коридору.
Владимир Семенович озадаченно посмотрел ей вслед и пробормотал:
– Неужели успела стукнуть? Ну, Анюта…
11
Этот завтрак ничем не отличался от того, который Мышка ела в спецшколе. Его подавали в таких же алюминиевых мятых тарелках, с теми же алюминиевыми ложками и продавленными кружками, в которых дымилась мутная жидкость, именовавшаяся в зависимости от дня недели то «чаем», то «кофе». На тарелках лежали горка рисовой каши и одно вареное яйцо. Столы были рассчитаны на шестерых, и Мышка оказалась в компании с Бигсой, Куклой, Щипеней и Мамой. Произошло это оттого, что Мышка инстинктивно почувствовала в лице Щипени сильную руку и благородное сердце, а ей в этот миг необходима была защита от дальнейших ночных издевок.
– Давай, давай, хавай, – покровительственно говорила Щипеня Мышке, забирая у безропотной Мамы яйцо и перекладывая его на Мышкину тарелку. – Здесь без хавки запросто коньки откинешь. Вон, видишь, Кукла хлеба не жрёть, какая тощая, что твоя выдра.
– Я, Щипка, не жру и не хаваю, а держу диэту, – невозмутимо заявила Кукла, очищая яичко.
– А на кой тебе эта диета долбаная?
– А мне при моей работе надо лицо и фигуру держать.
– Ой, девоньки, не могу… – с издевкой застонала Мама. Фу-гу-ру!.. Уж какая у нее работа деликатная!
– А вы как думали? – гордо повела очами Кукла. – Я же не чета вам, сиволапым со всякой привокзальной швалью якшаться. Мы обслуживаем исключительно спецконтингэнт: иностранных туристов, дипломатов, актеров…
– Тоже мне… нашла континент… – зло сощурилась Бигса.
– Вот именно – контингент! – повторила Кукла это красивое и не до конца понятное ей самой слово: – Да у меня если хотите знать, в жизни еще ни одного русского швайна не было и не будет! Меня, если хотите знать, голландский капитан ломал за восемь косых. Да я за одну ночь столько заколачиваю, сколько вам с вашими дружками из подворотен и в жизни не снилось.
После этих слов за столом ненадолго установилось напряженное молчание, которое вскоре нарушила Бигса. Она сняла очки, аккуратно протерла их платочком, вновь водрузила на свой курносый носик и, глядя Кукле в глаза, серьезно сказала: