Поразмыслив, он подстроил собственный уход из жизни, обставив его с размахом и помпой – проводить в последний путь цвет нации пришла вся страна и его именем тут же назвали центральную площадь.
«Ужасная трагедия! Знаменитый актер скончался ровно за месяц до юбилея! Фен-убийца! Смерть в ванной от удара током! Пятеро фанаток последовали за своим кумиром! Пять самоубийств!» - газеты пестрели заголовками и фотографиями, на которых Цезарь с красивым, восковым лицом, лежал в гробу, утопая в живых цветах.
Он листал газетные страницы и, с мудрой усмешкой на свеже-прооперированном лице, поглядывал в окно. Там расстилался бесконечный лазурный океан. И ни одной живой души. Ни журналистов, ни поклонниц, ни зевак.
Цезарь устал от всего и от всех отдалился.
Первое время он безмерно наслаждался одиночеством. Дышал океанским бризом, валялся на белом песке и нежился в теплых волнах. Никаких контрактов, съемок, переездов, перелетов и навязчивых фанаток.
Все общение свелось к отдаче приказаний небольшой, проверенной команде прислуги и пилоту. Яхтой он управлял сам.
Но когда он впервые пропустил заседание клуба, потому что никто не побеспокоился о его приглашении, он понял, что для того, чтобы оставаться на плаву и быть в списках сильных мира сего, нужно напоминать о себе постоянно.
Еще лучше обойти всех и вся – от обиды в нем заговорили амбиции – и стать во главе этой бессмертной кучки.
Так, чтобы они все – все до единого – смотрели ему в рот.
Вот как туповатый Гризли сейчас.
Цезарь снисходительно потрепал Эдмунда по мускулистому плечу. Хотя и уступал в росте и силе, в очередной раз почувствовал свое превосходство и над ним, и над хитрым Лисом, и над желчным Тайпаном, и над всеми остальными. Теперь они все зависели от него. Только он один владел артефактом, на который молились все бессмертные.
- Что, народ заждался ритуала? Ну что ж, пойдем, начнем, пожалуй.
Да, он - Победитель. Побеждает всегда сильнейший, и не его вина, что кто-то оказался слишком слаб.
Глава 2
Этой ночью Кристиану опять приснился рай. Его персональный и в то же время — он был уверен — самый настоящий. Кособокая сараюшка, наполовину утопленная в густых и высоких зарослях крапивы. Кустарник, словно политый сметаной — маленькими белыми цветами, настолько тесно облепившими ветки, что не видно листвы. Тяжелое гудение пчел. Березовая роща — как будто вдалеке, но при этом такая отчетливая, что каждая зарубина на коре сияет в глаза. Каждый ствол — ярок и бел, как полуденное солнце. Легкое облачко листвы, словно парящее в золотом свете. Тропинка — через кусты, мимо сарая, туда, в теплые изумрудные глубины... И хочется по ней идти, так манит она, такое неземное блаженство сулит, какого и не бывает в жизни, потому что не выдержит его душа, испарится, как эфир.
«Там мой дом, - подумал во сне Кристиан. - Если дойду до рощи, назад уже не вернусь. Хорошо бы... но как же бабушка? Канг?» И, как всегда случалось, при этой мысли тоскливо засосало под ложечкой. Нахлынуло непонятное чувство вины, жалости и тревоги.
Бабуля — крепкая не по годам — целый день суетится, варит, моет, скребет, бегает рысью, как молодая, но последние месяц-два начала сдавать. То за сердце схватится, то охнет, вынимая противень из духовки, то замрет на середине движения, словно раздумывая, а на самом деле выжидая, пока перестанет кружиться голова. И вены у нее на руках вздулись, синие и полноводные, как реки на географической карте. Бодрится: «До ста двадцати доживу! У нас в роду все женщины — долгожительницы». А сама тайком от внука меряет давление и пьет порошки из пакетика. Все из-за того, что завелась в ней червоточина...
Кристиан резко сел на постели, потирая скулы. Остатки сна еще трепыхались в воздухе золотыми бабочками, но от эйфории не осталось и следа. Ну, почему рай и ад находятся так близко друг от друга?
Сквозь тюлевые занавески сочилась ясная рассветная зелень и влажно поблескивало тонкое лезвие молодого месяца. В открытую форточку затекал холодный воздух. Первый день осени, вернее, первое утро. Кристиан поежился. Что-то было не так. Не то чтобы лучше или хуже, но по-другому, непривычно. Какое-то ощущение полноты появилось. Как будто две капли текли по стеклу, каждая сама по себе, и встретившись, слились в одну большую каплю. Или месяц — новый и острый — рос незаметно, из ночи в ночь, округлялся и вырос в пухлую белую луну. Или как огуречные семена, которые бабуля ранней весной заворачивала в мокрую тряпку и ставила в блюдечке на окно, разбухали, впитывая воду, и проклевывались бледными мохнатыми корешками.