- Костенька, что-то у нас псиной попахивает, - сказала бабуля, подавая яичницу и большую кружку ячменного кофе. - Никак из соседей кто собачку завел? Странно, сколько здесь живу, а чужих запахов не слышала. Изоляция тут хорошая. Старый дом. Или ты что-то с улицы принес?
Крис чуть не поперхнулся бутербродом. Неужели она учуяла Канга? Но это невозможно. Пес не пах ничем, даже для Кристиана, а для всех прочих — тем более.
- Что я мог принести? Это, наверное, из кошачьего туалета.
Бабушка всплеснула руками.
- Никак на пол напрудил, поганец? Вот я ему! - шаркая тапочками, новой, отяжелевшей походкой, она поплелась в ванную, туда, где под раковиной был устроен туалет для Муськи — лоток полный песка. Бросила на ходу. - Ты ешь, Костенька, ешь... Яишенка стынет... Невкусная она — остывшая.
Муська — не кошка, как можно заключить из клички, а здоровенный черно-белый кот — вальяжно вышел из бабулиной спальни, фыркнул на Канга и, не торопясь, проследовал в гостиную. Он любил сидеть на широком подоконнике, глядя вниз, на снующих у подъезда людей, или спать на батарее. Даже летом, когда отопление выключено. Специально для него там лежала плоская бархатная подушечка.
Кристиан недолюбливал кота, но сейчас ощутил слабый укол совести. «Оговорил беднягу. Нехорошо, если бабуля его отругает, но не мог же я выдать Канга? Да она бы и не поверила». Как ни странно, но про Канга он никому и никогда не рассказывал. Ни бабушке, ни маме, пока та еще жила с ними. Даже когда сам был маленьким и несмышленым. Наверное, потому, что мама ненавидела собак. Если бы она выгнала Канга — Кристиан ушел бы с ним. На улицу, на вокзал, в лес — все равно куда. Единственного друга не предают.
Ругать Муську бабушка не стала. Повозилась в ванной, очевидно, проверяя кошачий лоток, а затем доковыляла до гостиной и прилегла на диван.
- Бабуль, ты что? - Крис оставил на столе недоеденный завтрак и бросился к ней. - Может, врача вызвать? Или, давай, померяем давление?
Растерянный, он искал на тумбочке валидол. Хотя и так знал, что таблетки не помогут, да и врач, если и приедет — ничего особенного не обнаружит. А вот края червоточины тревожно пульсировали. Плохо.
- Голова закружилась. Ты иди, милый, а я полежу немного, и все пройдет. Старость — не радость.
Крис поморщился. У него эта фраза скоро из ушей полезет! Какая уж тут радость.
Канг мягко ткнулся мордой ему в колено, словно спрашивая: «Хозяин, что-то не так? Нужна моя помощь?»
- Да, - вздохнул Кристиан, - нужна. Останься сегодня с бабулей, ладно?
Пес ответил умным, почти человеческим, взглядом. Мол, иди, хозяин, и будь спокоен — я о ней позабочусь. Он слабо махнул хвостом и вытянулся у дивана, положив морду на передние лапы и сразу сделавшись плоским, как мохнатый коврик.
Школа, в которой учился Крис, находилась в соседнем микрорайоне. Минут двадцать пешком — через бывший стадион, где уже полгода что-то строили, потом дворами, по узкой асфальтовой дорожке, стиснутой глухими стенами — или пару остановок на автобусе. После вчерашнего дождя территорию стройки наверняка развезло. Кристиан не любил транспортную давку, особенно утром, в час пик, когда и стоять толком не можешь — болтаешься в переполненном салоне, как сосиска в банке — но и месить грязь не хотелось. Особенно, новыми кроссовками.
В автобусе пахло цветами - почти как в теплице ботанического сада. И так же душно и жарко. Крис мгновенно вспотел в глухо застегнутой ветровке, но даже руку не мог высвободить, чтобы расстегнуть молнию или отереть лоб. В бок ему упиралась острым углом чья-то сумка, а в нос уткнулся кулек с гладиолусами, обернутыми газетой. Весь салон был забит мелюзгой с огромными букетами и громоздкими ранцами. Они толпились в проходе или сидели друг у друга на коленях — веселые и нарядные — и галдели, как целая стая воронят. Тут же жались взволнованные мамы и бабушки, и отцы с фотоаппаратами. Первое сентября. День знаний. Знали бы они, что их праздник — пир во время чумы. Примерно у половины родителей, а также у некоторых ребятишек под сердцем зияли червоточины. У одних — крохотные, как горошины, плоские и глянцевые, едва отличимые от брошки или пуговицы. У других — большие и глубокие, будто кротовые норы.