Было достаточно светло, чтобы рассмотреть высший уровень воды при приливе, отмеченный на стене. Он усадил куклу у стены лицом ко пролому на море и аккуратно поправил на ней рубашку. Через несколько часов здесь появится прилив и унесёт её с собой.
В уме он сказал идолу: «Ну что ж, дружок, ты пожил довольно бурно».
Отступил назад, слегка поклонился, сложив руки так, как когда-то его учили в Индии, и почувствовав, что всё теперь сделано верно, повернулся и вышел.
Назад, к дневному свету и старому доброму здравому смыслу. Где-то скрипели сверчки. Услышав в небе рёв, он поднял голову и увидел, как «Конкорд» медленно сделал круг на юг, затем поднялся и прибавил скорости.
Добрая старая технология. Все здравомыслие двадцатого века гораздо менее интересно в сравнении с днями, проведёнными взаперти, но он всё-таки добился гораздо большего, по крайней мере на социальном уровне. Другие культуры могут толковать с идолами, духами животных, трещинами в скалах и духами прошлого, но это не для него. У него совсем другие дела.
Шагая обратно к судну, он ощутил чувство свежести. Какой сегодня удивительный день. Скольким людям посчастливится, чтобы стереть доску вот так вот? Ведь все они так заняты своими бесконечными проблемами.
Он остановился на песчаном холме рядом с можжевеловыми кустами и произнёс: «А а хххх!» Вскинул руки вверх. Свободен! Никаких идолов, никаких Лайл, Райгелов, Нью-Йорков, даже Америки! Просто свободен!
Посмотрел вверх на небо и закружился. Ах, как хорошо! Он годами уже так не кружился. С четырёх лет. Покружился ещё! Небо, океан, коса, залив вертелись вокруг него снова и снова. Он ощутил себя Кружащим дервишем.
Назад к яхте он шел совсем расслабившись: ничего больше не надо делать, думать не о чем. Затем вспомнилось, как он шел по такой же проселочной дороге неподалеку от Лейм-Диэ в штате Монтана в северной резервации чейенн. С ним были Дусенберри, Джон — Деревянная Нога, вождь племени и женщина Ла-Верн Мэдигэн из Ассоциации американских индейцев.
Как давно это было. Столько всего произошло с тех пор. Надо будет как-нибудь собраться снова к индейцам. С них он начинал и к ним надо будет вернуться.
Помнится, дело было весной, прекрасное время года в Монтане, и ветерок, дувший от сосновой рощи, нес в себе запах талого снега и оттаивающей земли. Они шли по дороге все четверо в ряд, и тогда какая-то невзрачная собачонка, считавшая резервацию своим домом, вышла на дорогу и с удовольствием пошла впереди них.
Некоторое время они шли за ней молча.
Затем Ла-Верн спросила Джона: «Что это за собака?»
Подумав, Джон ответил: «Хорошая собака.»
Ла-Верн с интересом глянула на него и снова перевела взгляд на дорогу. Затем уголки глаз у неё дернулись, и пока они шли дальше, Федр заметил, что она как бы про себя улыбается и посмеивается.
Позднее, когда Джон ушел, она спросила Дусенберри: «Что он хотел сказать, когда заметил, что это хорошая собака? Это что, просто такая манера разговора у индейцев?»
Дусенберри подумал и сказал, что, пожалуй, да. Федр также не мог дать толкового ответа, но почему-то это его удивило и озадачило так же, как и её.
Несколько месяцев спустя она погибла в авиационной катастрофе, через несколько лет ушел и Дусенберри, сам Федр долго лежал в больнице и в памяти все как будто затуманилось и забылось, а теперь, вдруг, из ниоткуда всплыло вновь.
Вот уже некоторое время он размышлял о том, что если бы надо было доказать, что «сущность» — культурное наследие Древней Греции, а не абсолютная реальность, то надо просто обратиться к негреческим культурам. Если «реальность» сущности отсутствует в этих культурах, то это докажет, что он прав.
Теперь же образ захудалой индейской собаки снова всплыл, и он понял, что за смысл в этом.
Ла-Верн задавала вопрос в рамках мышления Аристотеля. Ей хотелось узнать, к какому генетическому, существенному классу собачей породы можно отнести тот объект, который шел впереди них. А Джон — Деревянная Нога так и не понял её вопроса. В этом и было недоразумение. Он вовсе не шутил, сказав, что это хорошая собака. Он возможно думал, что она беспокоится, как бы собака не укусила её. А сама мысль о собаке, как члене иерархической структуры интеллектуальных категорий, известных под названием «объекты», вообще была вне его традиционных культурных понятий.
Существенно то, понял Федр, что Джон провел различие по критерию Качества, а не по сущности. Это значит, что он считал качество более важным.
Затем Федр припомнил, что когда приехал в резервацию после смерти Дусенберри и сообщил им, что он его друг, то они ответили: «Ну да, Дусенберри. Хороший был человек.» Они всегда выделяли хорошее, так же как это сделал Джон с собакой. Белый человек сказал бы, что он хороший человек, либо выделил бы оба слова. Индейцы же не рассматривают человека как объект, к которому можно добавить (или не добавлять) прилагательное «хороший». Когда индейцы употребляют это слово, они имеют в виду что хорошее — самый центр опыта, и что Дусенберри, по своей природе, был воплощением этого центра жизни.
Может быть, когда Федр составит целиком эту метафизику, люди поймут, что действительность с центром в ценности — не просто одна из буйных гипотез в каком-то новом направлении, а соединительное звено к той части в самих себе, которая всегда подавлялась культурными нормами, и которую надо раскрыть. Он надеялся на это.
Опыт Уильяма Джеймса Сидиса доказывает, что нельзя просто рассказывать людям об индейцах и ожидать, что они будут слушать. Им уже известно об индейцах. И чаша полна. Культурная иммунная система не даст им больше слушать ничего другого. Федр надеялся, что Метафизика Качества даст возможность преодолеть эту иммунную систему и показать, что мистицизм американских индейцев вовсе не чужд американской культуре. В ней глубоко сокрыт её корень.
Американцам совсем не обязательно ездить на восток, чтобы узнать, что значит этот мистицизм. Он всегда существовал прямо здесь, в Америке. На востоке они облачают его в ритуалы, фимиам, пагоды и песнопения и, разумеется, пышные мероприятия, на которые ежегодно расходуются миллионы долларов. Американские индейцы этого не делают. Они совсем не требуют организации. Они ничего не меняют, не суетятся по этому поводу, и поэтому их недооценивают.
Федр вспомнил, как он сказал Дусенберри по окончании того собрания с пейотом: «Понимание индусов — всего лишь низкопробная имитация вот этого! Вот так оно и должно было быть ещё до того, как началась вся эта кутерьма.»
И ещё вспомнил, как Франц Боас говорил, что в примитивных культурах люди говорят только о действительном опыте. Они не рассуждают о ценности, добре, зле, красоте. Потребности их повседневной жизни, как и у нас в необразованных слоях общества, не выходят за пределы ценностей, проявляемых в конкретных ситуациях конкретными людьми, добрых или дурных поступков соплеменников и красоты конкретного мужчины, женщины или предмета. Они не толкуют об абстрактных идеях. Но Боас также сказал: «Индейцы дакота считают хорошее существительным, а не прилагательным.» Они скорее скажут: «Позаботься о хорошем в себе», чем «Будь хорошим».
Это верно, подумал Федр, и это очень объективно. Но это также похоже на то, как исследователь, заметив огромную жилу чистого желтого металла в стене утеса, лишь отметит это в своём дневнике и больше не будет распространяться по этому поводу, ибо его интересуют только факты и ему незачем вдаваться в оценки и толкования.
Хорошее — это существительное. Вот что это такое. Именно это и искал Федр. Это прямое попадание через забор, и на этом игра в мяч закончена. Вся Метафизика Качества состоит в том, что хорошее — это существительное, а не прилагательное. Естественно, конечное Качество — это и не существительное, и не прилагательное и ничто другое, поддающееся определению, но если свести всю Метафизику Качества к одному единственному предложению, то именно этим она и будет.