Через несколько лет, когда он закончит диссертацию, он совсем бросит факультет английского языка и будет преподавать антропологию. Можно было полагать, что это будет для него удачным выходом, но из того, что Федр слышал, уже было очевидно, что этого не будет. Он был эксцентриком не только в области английского, но и в области антропологии.
Главное в его эксцентричности кажется состояло в том, что он отказывался признавать "объективность" в качестве антропологического критерия.
Это было похоже на то, как бы сказать, что папе нет места в католической церкви.
В американской антропологии это была самая худшая ересь, и Дусенберри об этом немедленно сообщили. Все американские университеты, куда он обращался со своей диссертацией, отвергли его. Но вместо того, чтобы отступиться от своей веры, он пошел в обход всей американской университетской системы к профессору Аке Гульдкранцу из старейшего шведского университета в г. Упсала и собирался защищать докторскую там. Когда Дусенберри говорил об этом, на лице у него появлялась улыбка типа "знает кошка, чье мясо съела". Американец, получающий степень доктора по антропологии американских индейцев в Швеции? Это просто смехотворно!
"Трудность с объективным подходом, - говорил Дусенберри,- состоит в том, что таким образом мы не можем многому научиться... Познавать индейцев можно только любя их, стараясь завоевать их любовь и уважение... тогда они сделают для вас почти все, что угодно... Но если вы этого не делаете..." Он качал при этом головой и мысли его уносились куда-то далеко.
"Видал я таких "объективных" работников на резервациях, - говорил он,они совершенно ничего не добивались..."
Есть такой псевдонаучный миф, что, когда вы "объективны", то просто исчезаете с лица земли и видите все в неискаженном свете, так, как оно и есть в действительности, как господь-бог с небес. Но это чепуха. Когда человек объективен, его отношение удалено. На лице у него появляется какое-то каменное, отстраненное выражение.
А индейцы это видят. И видят это лучше нас. А когда они замечают это, то это им не нравится. Они понятия не имеют, какого черта нужно этим "объективным"
антросам, становятся подозрительными, замыкаются в себе и больше ничего не говорят...
Или же городят всякую чепуху... которой вначале, несомненно, верит множество антросов, поскольку они получили её "объективно"... а индейцы иногда посмеиваются у них за спиной.
Некоторые из этих антропологов добиваются большой известности по своему направлению,- говорил Дусенберри,- поскольку они знакомы со всем этим жаргоном.
Но в действительности они знают гораздо меньше того, что они предполагают. И особенно они не любят людей, которые говорят им об этом... что я и делаю..."- посмеиваясь добавил он.
Вот почему я не объективен в отношении индейцев,- продолжал он. - Я верю в них, а они верят в меня, в этом-то вся и разница. Они говорили мен такие вещи, какие не стали бы рассказывать никому из белых людей, ибо они знают, что я никогда не употреблю этого против них. И совершенно разный подход к ним. Сначала индейцы - а потом уж антропология....
Это меня в значительной степени ограничивает. Есть очень много такого, чего я не могу сказать. Лучше уж много знать и мало говорить, мне кажется, чем мало знать и много болтать... Вы не согласны?"
Поскольку Федр был новичком на факультете, Дусенберри проявил к нему жгучий интерес. Дусенберри был любопытен во всем, и чем лучше он узнавал Федра, тем больше росло его любопытство. Здесь к удивлению Дусенберри появился некто даже еще более отстраненный, чем он сам, некто, защитивший диплом по философии в Бенаресе в далекой Индии. Господи, такой человек понимает кое-что в культурных различиях. И что самое главное, у Федра кажется был очень аналитический ум.
"У меня-то вот этого нет,- отметил Дусенберри. - У меня тома знаний об этих людях, но я не могу построить из них структуру. У меня просто другой склад ума."
Так что при любой возможности он часами изливал в уши Федру сведения об американских индейцах в надежде получить обратно какую-нибудь обобщающую структуру, некую картину того, что это значит в более крупном масштабе. Федр слушал, но никаких ответов у него так и не было.
Дусенберри особенно беспокоила индейская религия. Он был уверен, что в ней есть объяснение того, почему индейцы так медленно интегрируются в окружающую их культуру белых людей. Он замечал, что племена, где была самая сильная религиозная практика, по стандартам белых были самыми "отсталыми", и ему хотелось, чтобы Федр нашел некоторое теоретическое обоснование этому. Федр полагал, что Дусенберри возможно прав, но не мог придумать никакой теоретической основы и вообще считал весь этот тезис довольно скучным и академичным. В течение более года Дусенберри и не пытался исправить такое впечатление. Он просто продолжал накачивать Федра сведениями об индейцах, но не получал от него никаких идей. А затем, за несколько месяцев до того, как Федру предстояло уехать из Бозмена и преподавать в другом месте, Дусенберри заявил ему: " Тут есть кое-что, мне кажется, я должен вам показать".
- Где? - спросил Федр.
- В резервации Северный Чейенн, около Басби. Вы бывали там?
- Нет,- ответил Федр.
- Ну, место там довольно гиблое, но я обещал свозить туда несколько студентов и вам следует тоже поехать с нами. Я хочу, чтобы вы посмотрели на собрание Родной американской церкви. Студенты на нем присутствовать не будут, но вам следует.
- Вы хотите меня обратить? - шутливо спросил Федр.
- Возможно,- ответил Дусенберри.
Дусенберри пояснил, что они будут сидеть в вигваме всю ночь напролет вплоть до восхода солнца. После полуночи, если захочет, Федр сможет уйти, но до этого выйти не позволят никому.
- И что же мы будем делать всю ночь? - спросил Федр.
- В центре вигвама будет костер, будут связанные с ним церемонии, будут много петь и бить в барабаны. Разговоров будет немного. После завершения службы поутру будет церемониальная трапеза.
Федр поразмыслил, согласился и спросил, а какова трапеза.
Дусенберри улыбнулся несколько загадочной улыбкой. "Некогда им полагалось есть настоящую пищу, еще до того, как появились белые люди. Голубика и оленина и все такое прочее. И что же они делают? Они достают три банки кукурузы "Дель Монти" и начинают их открывать консервным ножом. Я долго терпел это. Затем не выдержал и сказал им: "Нет! Нет! Нет! Только не консервированную кукурузу. А они лишь посмеялись и заметили: "Ну вот, ведете себя совсем как белый человек, все по вашему должно быть совершенно правильно".
"После этого, всю ночь они делали все так, как я им говорил, и полагали это еще большей шуткой, ибо они не только пользовались кукурузой белого человека, но и белый человек правил им церемонию. И они все смеялись надо мной. Они всегда так поступают. Мы просто обожаем друг друга. Лучше всего время я провожу именно у них."
- А в чем смысл всенощной? - спросил Федр.
Дусенберри ответил ему многозначительным взглядом. - Видения.- ответил он.
- Из огня?
- Есть священная пища, которая вызывает их. Она называется пейоте.
Федр впервые слышал такое название. Это было еще до скандальной известности Лири и Алперта, до великой эры хиппи, спотыкачей и детей цветов, которых помог взрастить пейоте и его синтетический эквивалент, ЛСД. В те времена пейоте был практически неизвестен никому, за исключением антропологов и других специалистов по индейским делам.
В ящичке с карточками, сразу за теми, что относились к Дусенберри, был раздел о том, как индейцы в конце девятнадцатого века привезли пейоте из Мексики и стали употреблять его для того, чтобы впасть в особое духовное состояние, которое они считали одной из форм религиозного причастия. Дусенберри отметил, что те индейцы, которые пользовались им, считали его более быстрым и верным путем перехода в состояние, которого они достигали традиционным "стремлением к видению", когда индеец уходит в скит, постится, молится и размышляет днями и ночами напролет в потемках закрытого помещения, и тогда Великий Дух снисходит к нему и начинает властвовать над его жизнью.