Может быть, объятия в ванне должны были служить выражением какого-то аспекта его личности? Я стала размышлять, пытаясь подобрать аспект. Аскетизм? Современный вариант власяницы и ложа с гвоздями? Умерщвление плоти? Но все это не свойственно Питеру; он любит удобства, а кроме того, в ванне умерщвлялась не его плоть, а моя. Или, может быть, это проявление бесшабашного юношеского задора, как некоторые любят прыгнуть вдруг в бассейн в полном облачении или на вечеринке надеть что-нибудь нелепое на голову? Но и это к Питеру совсем не подходило. Хорошо, что теперь уже все его старые друзья женаты: а то в следующий раз мне, возможно, пришлось бы лезть в стенной шкаф или устраиваться в кухонной раковине.
А может быть — и от этой мысли я похолодела — он таким образом выражает свое представление о моей личности? Передо мной открылась череда новых гипотез: может, на самом деле он относится ко мне, как к туалетному приспособлению? Что он вообще обо мне думает?
Он накручивал на пальцы мои волосы.
— Представляю, как роскошно ты выглядела бы в кимоно, — прошептал он. Он укусил меня в плечо, и я поняла, что мне предлагается предаться легкомысленному веселью: обычно Питер не кусается.
Я ответила тем же — укусила его в плечо, а потом, убедившись, что рычаг по-прежнему находится в положении «душ», коснулась крана пальцами правой ноги (они у меня очень подвижные) и включила холодную воду.
В половине девятого мы поехали на свидание с Леном. Настроение у Питера переменилось, но я еще не определила, в каком направлении, и потому в машине не пыталась разговаривать. Питер не отрывал глаз от дороги, но повороты делал слишком резко и то и дело бормотал проклятия в адрес других водителей. Он не пристегнул ремень,
Хотя я заверила Питера, что Лен должен ему понравиться, он был сначала недоволен, что я устроила эту встречу.
— Откуда он взялся? — настороженно спросил он.
Любого другого на его месте я заподозрила бы в ревности. Но Питер не из ревнивых.
— Он мой старый приятель, по колледжу, — сказала я, — только что вернулся из Англии. По-моему, он там работал режиссером на телевидении.
Я знала, что до режиссера Лен не поднялся, но должности и титулы производят на Питера впечатление. По моему плану, Лен должен был отвлечь Питера от мрачных размышлений, и я хотела, чтобы вечер прошел приятно.
— А, — сказал Питер, — представитель мира искусства. Наверное, гомосексуалист.
Мы сидели на кухне и ели горошек с копченым мясом — одно из тех блюд, которые продаются в замороженном виде и приготовляются в течение трех минут. Питер решил, что идти обедать в ресторан бессмысленно.
— Вовсе нет, — сказала я, вступаясь за Лена. — Совсем наоборот.
Питер отодвинул тарелку.
— Неужели ты не можешь хоть раз приготовить что-нибудь из настоящих продуктов? — сказал он с раздражением.
Я обиделась; обвинение было необоснованным. Я люблю готовить, но специально стараюсь пореже готовить у Питера, чтобы он не воспринял это как угрозу его холостяцкой жизни. И раньше ему всегда нравилось копченое мясо. А питательных веществ в нем вполне достаточно. Я чуть не ответила резкостью, но сдержалась. Все ж таки Питера вчера постиг удар; и я спросила:
— Как прошла свадьба?
Он простонал, откинулся на спинку стула, закурил сигарету и уставился на стену с непроницаемым выражением лица. Потом встал и налил себе еще джина с тоником. Он попытался было пройтись взад и вперед по кухне, но места было маловато, и он снова уселся.
— Боже, — сказал он, — бедный Тригер. У него был такой несчастный вид. И как его угораздило влипнуть?
Питер произнес бессвязный монолог, в котором Тригер сравнивался то с последним из могикан (благородным и свободным), то с последним из динозавров (погубленных судьбой и мелкими конкурентами), то с последним из дронтов (не сообразившим вовремя удрать). Потом он накинулся на невесту, обвиняя ее в хищнических инстинктах и в том, что из-за нее беднягу Тригера теперь засосет быт (я представила себе невесту в виде пылесоса); наконец Питер закончил свою речь несколькими мрачными предсказаниями относительно своего будущего одиночества. Под одиночеством он понимал отсутствие друзей-холостяков.
Я доела горошек. Я уже дважды слышала эту речь и знала, что отвечать на нее не следует. Если я соглашусь, он еще больше расстроится; а если не соглашусь, заподозрит, что я на стороне невесты. В первый раз я пыталась его развеселить и ободрить при помощи афоризмов. «Что сделано, то сделано, — сказала я тогда. — И может быть, все обернется к лучшему. В конце концов, невеста не из колыбели его выкрала. Ему ведь, кажется, двадцать шесть?» — «Это мне двадцать шесть», — угрюмо ответил Питер.
Так что на этот раз я промолчала, порадовавшись про себя, что Питеру удалось произнести свою речь в самом начале вечера. Я встала и подала ему мороженое; Питер воспринял это как знак сочувствия и, обняв меня за талию, грустно прижался ко мне.
— Господи, Мэриан, — сказал он, — не знаю, что я стал бы делать, если бы ты не поняла меня. Редкая женщина способна такое понять, но ты все понимаешь.
Пока он ел мороженое, я стояла рядом и гладила его по голове.
Мы, как обычно, оставили машину на боковой улочке позади «Парк-Плаза». Ступив на тротуар, я взяла Питера под руку, и он посмотрел на меня сверху вниз и рассеянно улыбнулся. Я тоже улыбнулась ему (я была рада, что он уже не такой бешеный, каким был в машине), и тогда другой рукой он погладил мои пальцы, лежавшие у него на локте. Я подумала, может, мне теперь тоже погладить его по руке, но поняла, что тогда он захочет опять погладить мои пальцы, и для этого ему придется выдернуть свою руку из-под моей — так школьники играют на переменке. Я просто нежно сжала его локоть.
Мы дошли до подъезда, и Питер, как всегда, распахнул передо мной стеклянную дверь. Питер очень тщательно соблюдает правила этикета; он и дверцы машины для меня открывает — иногда мне кажется, что он вот-вот щелкнет каблуками.
Пока мы ждали лифт, я смотрела на наше отражение в огромном зеркале. Питер надел костюм спокойных тонов — летние зеленовато-коричневые брюки и пиджак, покрой которого подчеркивал его подтянутую, спортивную фигуру. Носки и прочие детали туалета были тщательно подобраны по цвету.
— Наверное, Лен уже пришел, — сказала я, поглядывая на свое отражение и обращаясь к отражению Питера в зеркале.
Я подумала, что по росту мы как раз прекрасно подходим друг другу.
Спустился лифт, и Питер велел лифтеру — девушке в белых перчатках — отвезти нас на крышу; мы плавно взлетели. «Парк-Плаза» — гостиница, на крыше которой устроен бар, одно из любимых мест Питера, когда ему хочется спокойно посидеть и выпить; потому-то я и предложила Лену прийти сюда. Здесь поневоле вспоминаешь, что в мире существуют и вертикали, — живя в городе, о них по большей части забываешь. В отличие от многих других баров, темных, как канализационный люк, в «Парк-Плаза» светло и чисто. Тут никто особенно не напивается, и, когда хочешь поговорить, не приходится орать: в этом баре нет ни оркестра, ни певца. Кресла удобные, интерьер стилизован под восемнадцатый век, все бармены знают Питера. Эйнсли рассказывала мне, что однажды там при ней кто-то заявил, что сейчас покончит с собой — спрыгнет с крыши и разобьется; но вполне возможно, она это выдумала.
Мы вошли; народу было немного, и я сразу заметила Лена, сидящего за одним из черных столов. Я представила его Питеру; они пожали друг другу руки, Питер — резко, Лен — дружелюбно. Тотчас появился официант, и Питер заказал еще два джина с тоником.
— Рад видеть тебя, Мэриан, — сказал Лен, наклоняясь через стол и целуя меня в щеку; эту манеру Лен, должно быть, завел в Англии, потому что прежде он такого не делал. Он немного растолстел.
— Ну, как Англия? — спросила я. Мне хотелось, чтобы он что-нибудь рассказал и развлек Питера, у которого был очень необщительный вид.
— Нормально. Народу только много. Шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из наших. В конце концов начинаешь сомневаться — стоило ли ехать в Англию, чтобы толкаться там среди всяких туристов. Под конец, впрочем, мне не хотелось уезжать оттуда, — сказал он, оборачиваясь к Питеру. — Как раз наклевывалась хорошая работа и вообще дела пошли в гору. Но когда женщины начинают слишком интересоваться тобой, приходится глядеть в оба. Им бы только замуж выйти. Тут правило такое: выстрелил — и беги. Хватай с налету и спасайся, пока тебя не сцапали, — он улыбнулся, сверкнув превосходно вычищенными зубами.