Но помимо всего прочего, нельзя было забывать и о «нижней даме», их квартирной хозяйке. Даже если в тот момент, когда придет Лен, она и не будет подсматривать из окна или прятаться в холле за бархатной портьерой, то все равно услышит мужские шаги, поднимающиеся по лестнице, а в ее личной вселенной — этом деспотическом царстве, где правила приличия обладают силой и непреложностью закона тяготения, — тот, кто поднялся по лестнице, должен по ней и спуститься вниз, и желательно — до половины двенадцатого. Она никогда не ставила такого условия, но это было очевидно. Мэриан надеялась, что у Эйнсли хватит здравого смысла выпроводить Лена до полуночи или, на худой конец, тихонько продержать его у себя до утра; как они в таком случае поступят с ним утром, Мэриан затруднялась ответить. Хоть выноси его в сумке для грязного белья. Даже если он будет в состоянии идти своим ходом. Ладно; в конце концов, можно снять другую квартиру. Но хорошо бы обойтись без скандала.
Она вышла из метро неподалеку от механической прачечной. Тут находились два кинотеатра, один против другого. Она посмотрела, что в них идет. В первом демонстрировался недублированный иностранный фильм — в витрине были вывешены фотокопии, сильно увеличенные и довольно нечеткие, восторженных газетных рецензий, в которых много раз повторялись эпитеты «сформировавшийся» и «зрелый». Фильм получил несколько наград. Во втором кинотеатре шел дешевый американский вестерн: на цветной афише мчались всадники и умирали индейцы. Мэриан, в ее нынешнем состоянии, не чувствовала себя в силах выдерживать напряженные психологические паузы и рассматривать выразительно расширенные поры на лицах, снятых крупным планом. Ей нужно было теплое, спокойное убежище, где можно погрузиться в дрему и обо всем забыть. Она выбрала вестерн. Фильм уже начался, и она ощупью пробралась между рядами в полупустом зале.
Она села, уперлась затылком в край спинки, а коленями — в пустое кресло впереди и полузакрыла глаза. Не очень подходящая поза для дамы, ничего не скажешь, но никому ее не видно в темноте. К тому же места с обеих сторон были свободны: она нарочно села так, чтобы рядом не оказалось какого-нибудь старичка, любителя «случайных» прикосновений. Она не раз натыкалась на них в школьные годы — пока не научилась остерегаться их. В попытках как бы ненароком прижаться к ноге соседки и в прочих жалких прикосновениях не было ничего опасного (можно было молча отодвинуться), но они мучительно смущали ее своей искренностью: поиск контакта, пусть даже очень слабого, был так нужен этим одиноким людям, прячущимся в темноте.
Перед ней мелькали цветные кадры: во весь экран вытягивались огромные мужчины в ковбойских шляпах, скачущие на огромных лошадях; деревья и заросли кактусов проплывали по экрану и таяли вдали, по мере того как ландшафт проносился мимо; дым, пыль, скачка. Она не пыталась разобраться в загадочных репликах героев и не следила за сюжетом. Ей и без того было ясно, что в фильме непременно есть злодеи, у которых только дурное на уме, и положительные персонажи, которые стремятся помешать злодеям и первыми хапнуть денежки (а также многочисленные буйволы и индейцы, которые служат всем удобными мишенями), но ей было безразлично, какую именно моральную нагрузку несет тот или иной персонаж. Она порадовалась, что это не один из новомодных вестернов с героями-психопатами, и стала развлекаться, следя за второстепенными актерами и придумывая, каким занятиям они предаются в свободное время, которого у них, конечно, хватает; интересно, надеются ли они стать кинозвездами или уже утратили иллюзии?
Наступила ночь, лилово-синяя, полупрозрачная ночь, которая нисходит на землю исключительно в цветных кинофильмах. На лугу кто-то подкрадывался к кому-то; тишину нарушали лишь шелест травы да стрекотанье нескольких механических кузнечиков. Совсем рядом с Мэриан раздался легкий треск, слабое щелканье, потом что-то твердое упало на пол. Грянул ружейный выстрел, последовала драка, настал сияющий день. Треск рядом с ней повторился.
Мэриан повернула голову налево. Яркий солнечный свет, шедший с экрана, отражался на лицах зрителей, и ей удалось разобрать, кто сидит через два кресла от нее. Это был молодой человек из прачечной. Он сгорбился в кресле и равнодушно смотрел на экран. Через каждые полминуты он опускал правую руку в пакет, который держал в левой, и клал что-то себе в рот; потом раздавался легкий треск, и что-то падало на пол. Орехи он, что ли, ест? Но только не арахис. Арахис так не трещит. Мэриан вглядывалась в нечеткий профиль — нос, глаз и почти невидимое сгорбленное плечо.
Потом она отвернулась и постаралась сосредоточиться на фильме. Хотя она и была рада, что молодой человек так внезапно материализовался, но эта радость была непонятна ей самой: Мэриан не собиралась заговаривать с ним, больше того, надеялась, что он не заметил и не заметит ее, сидящую в одиночестве в зале кинотеатра. Вид он имел самый что ни на есть сосредоточенный — он был, вероятно, поглощен сюжетом фильма и своим лакомством — что могло так отвратительно трещать? — и, может быть, не увидит ее, если она будет сидеть тихо. Но ее не оставляло тревожное ощущение, что он отлично знает о ее присутствии, знал еще до того, как она повернулась к нему. Теперь Мэриан не сводила глаз с пустынных просторов прерий. Треск продолжался с раздражающей регулярностью.
Когда мужчины, лошади и единственная женщина-блондинка, у которой туалет был в беспорядке, переправлялись через реку, Мэриан почувствовала странное ощущение в левой руке: ее руке будто не терпелось дотронуться до его плеча. Похоже было, что у ее руки появилась способность испытывать желания, независимо от нее самой, ведь сама-то Мэриан вовсе не хотела трогать соседа. Она приказала своим пальцам крепко сжать ручку кресла. «Нельзя, нельзя, — мысленно повторяла она, — он может вскрикнуть от неожиданности». Теперь, когда она на него не смотрела, ей чудилось к тому же, что, протянув руку, она ощутит лишь темную пустоту или плюшевую обивку кресла.
Воздух огласился воплями и гиканьем — индейцы выскочили из засады и атаковали врага. Когда их уничтожили и в зале установилась относительная тишина, размеренный треск слева не возобновился. Тогда Мэриан повернула голову: никого. Значит, он ушел; а может, его и не было вообще или это был кто-то другой.
На экране здоровенный молодой ковбой целомудренно прижимался губами к губам блондинки. «Хэнк, значит ли это…» — шептала та. Скоро появится закат во весь экран.
И тогда кто-то произнес возле самого уха Мэриан, так близко, что она почувствовала чужое дыхание:
— Тыквенные семечки.
Умом она приняла это сообщение как нечто вполне естественное.
«Тыквенные семечки, — повторила она про себя. — А почему бы нет?..»
Но тело ее отреагировало иначе: на мгновение оно оцепенело от ужаса. Когда же она пришла в себя и обернулась, рядом никого не было.
Во время заключительной сцены фильма она пришла к выводу, что стала жертвой галлюцинации: «Я схожу с ума, как и все остальные. Ужасно! А впрочем, хоть какая-то перемена!»
Но когда на экране взвился флаг, заиграл духовой оркестр и в зале зажгли свет, Мэриан не поленилась нагнуться и заглянуть под кресло, где он (возможно) сидел. На полу лежала горка белой шелухи — будто примитивный указательный знак вроде кучи камней, или круга колышков, или зарубок на деревьях, обозначающий тропу или предсказывающий, что ожидает путника впереди. Однако, хотя Мэриан рассматривала шелуху несколько минут, пока прочие зрители двигались мимо нее по проходу, она не могла истолковать смысл этого знака. «По крайней мере, — думала она, выходя из зала, — на этот раз он оставил зримый след».
Она возвращалась как можно медленней, чтобы не застать Эйнсли врасплох. Дом был погружен в темноту, но когда она перешагнула порог и зажгла свет в холле, навстречу ей из столовой выплыла хозяйка. Она умудрялась сохранять величественный вид, несмотря на бигуди и лиловый фланелевый халат.