— Лига, обмоешь отцу ноги и ступни, — велела мать Йенса. — Не надо тебе смотреть на его разбитую голову.
— Хорошо. — Лига была рада, что ею командуют.
— О-о, а у нас тут что-то есть. — Грудастая возилась со штанами Па. Из кармана у пояса она вытащила два грязных размокших свертка.
— Амулеты, что ль? — Грудастая метнулась к Райзе, едва удержавшись, чтобы не сцапать находку. Мать Йенса перегнулась через голову Па, чтобы разглядеть свертки поближе. В затылке у Лиги закололо мелкими иголочками, по спине рассыпались мурашки. Ребенок в ее чреве, скрытый от глаз этих женщин, словно был третьим свертком с Лечухиным снадобьем.
Грудастая положила оба размокших кулька на стол, точно дохлых мышей, и с опаской развернула обертку.
— Так заворачивает свои богомерзкие штуки Лечуха Энни, — веско произнесла мать Йенса. — Кому знать, как не мне. Я не раз просила ее быть повитухой.
— Фу, — сказала Грудастая, глядя на мокрые черные крошки в первом свертке. Она понюхала их и скривилась. — Какая-то сатанинская трава.
— Энни чего только не добавляет в свои зелья, — промолвила мать Йенса. — Одни снадобья действуют, а другие нужны просто, чтобы ввести в забытье. Помню, помню этот запах.
— Видать, тебе несладко пришлось, — участливо произнесла Райза, склонив голову набок. В ее сочувственном тоне разве что самую чуточку сквозило самодовольство.
— И не говори.
— Что, отец страдал хворобой? — обратилась Грудастая к Лиге.
Та вздрогнула. Она усердно скребла пальцы на ногах Па, жесткие, растрескавшиеся, с обломанными желтыми ногтями.
— Я… Нет. То есть он не говорил…
— Может, подхватил кое-что, о чем дочкам не рассказывают, — вставила Райза, а Грудастая многозначительно кивнула: она, дескать, знает, о чем речь.
Что ж, Лига тоже знает. Была у отца хвороба, была. Сколько раз он стонал, чуть не выл ей в ухо: «Что я могу поделать? Мужчина должен этим заниматься, иначе лопнет!» А потом сотворял с ней это безумие.
Мать Йенса (заметила это одна Лига — ну да, она ведь самая молодая из собравшихся и единственная незамужняя) убрала полотенце с бедер Па и обмыла его детородные органы с подобающей случаю аккуратностью и отрешенным спокойствием. Смотри туда, заставляла себя Лига — и не смотрела, — на вялую мошонку, на маленький сморщенный пенис. Как могла она бояться отца, дрожать от страха перед этой съежившейся фитюлькой? Теперь, когда дух покинул тело и Па перестал быть хозяином своим гениталиям, они утратили свой грозный вид и выглядят не страшнее перьев плохо ощипанной птицы.
То же и с прочими частями отцовского тела: у него больше нет ни души, ни голоса, он просто шмат мяса, который женщины готовят, чтобы затем отправить в большую печь земли, где он сгниет и рассыплется прахом. Па — всего лишь кусок плоти, на который падает холодный свет из незанавешенного окошка; кусок плоти с разверстой неприятно поблескивающей раной на голове, мокрыми волосами, разбитым лицом и зубами.
— Что же ты теперь будешь делать, бедняжка? — запричитала Райза. — К кому пойдешь жить?
— И я о том же, — кивнула Грудастая. — От Лонгфилдов тебе ждать нечего. Дядья подались к цыганам, а тетка — та вообще сбежала с ухажером, верно? Кажется, в Миддл-Миллетс?
— И Прентисы тебя вряд ли примут, — высказалась мать Йенса, — раз не взяли сразу после смерти матери. Но ты все ж таки попробуй к ним обратиться. Агната рассорилась с родней из-за мужа, а теперь-то папаша твой помер.
— У нее Лонгфилдовы глаза и подбородок, — прибавила Райза, — им это придется не по нраву.
— Может, Прентисы и согласятся, когда узнают, что он больше не будет клянчить у них деньги…
Все три женщины смотрели на Лигу.
— Попробуй поговорить с Рордалом Прентисом или с его женой, вдруг да пожалеют внучку. Хотя… — В голосе Грудастой послышалось сомнение.
— Я… подумаю, — сказала Лига и рассеянно провела салфеткой по голени Па. Мысль о том, что ей придется самостоятельно что-то делать, куда-то идти, была для нее совершенно новой. До сих пор ее жизнь строилась по воле отца — вся жизнь и мир вокруг. Время от времени у Лиги возникали собственные мысли, например, как в тот раз, когда по дороге проезжал экипаж, однако она ни за что не осмелилась бы назвать их «желаниями», а уж добиваться осуществления, поставить себе цель и следовать ей — подобное даже не укладывалось в голове.
— И правильно, — сказала мать Йенса Грудастой. — Дайте девочке погоревать.
Они одели покойного в чистое, расчесали вымытые травяным настоем волосы. Па уже долгие годы не получал столько заботы и внимания сразу, подумала Лига. Как странно, что для этого ему пришлось умереть.