— В прошлый раз мне пришлось изрядно ждать, пока твой отвар подействует, — буркнул он, но все же послушался.
Она подошла к двери. Ишь, выбрал для своей задницы лучшее местечко, нагретое солнцем.
— И сколько же ты тянул, прежде чем прийти ко мне?
Он пожал плечами.
— Я думал, вообще ничего не выйдет. Совсем собрался возвращаться к тебе, когда у нее началось.
— Ты сказал, было уже так. — Она изобразила руками большой круглый живот. Он отвел взгляд. Еще бы ему не отводить! — Теперь так же?
— Вроде того. — Он опять попытался напустить на себя безразличный вид. Небось думает: шла бы ты в дом, старая, и занималась своей стряпней; быстрей расплачусь — быстрей уйду. Его мысли читались легко, точно ладонь углежога.
— Тогда не скули. Это тебе не блоху стряхнуть.
— Точно! Я уж решил, она помирает.
Знахарка откашлялась и желчно сплюнула на землю.
— Серебро, — напомнила она себе и скрылась в глубине хижины.
Энни завернула толченый порошок и склянку с отваром в два лоскута и вынесла за порог. Он сидел и грелся на солнышке, довольный, как толстомясая мамаша Твайк, что сидит на городской площади под ясенем и перемывает косточки молоденьким девицам. Энни гадливо скривилась.
— Это бросишь в огонь, а из этого приготовишь питье. Не вздумай смешать, иначе ей смерть. — И куда ты тогда побежишь? Ко мне? Энни хихикнула. Или будешь сношаться с козами и овцами? — Ты знаешь мою цену. — Она нахмурилась. — За оба товара.
Он достал монету. Свертки и серебро перешли из рук в руки — каждый получил то, что хотел.
— Безмозглая корова, — пробормотал он сквозь зубы.
Сперва Энни остолбенела от изумления, решив, что ругательство относится к ней, но тут же заметила, как горько опустились уголки рта посетителя при виде монеты, зажатой в ее ладони. Да уж, богатство немалое. На эти деньги ты мог бы много чего купить, когда бы не брюхатил собственную дочку и не платил лечухе, чтобы избавиться от нежеланного потомства. Их вполне хватило бы на две пары крепких зимних башмаков или на то, чтобы целый месяц пить эль в «Свистке» у Келлера, а в трактире у Осгуда — аж все три, если, конечно, тебе по вкусу кислятина, что там подают.
Энни удержалась от искушения фыркнуть в спину непрошеному гостю, хотя теперь ей ничто не мешало. Поджав губы и скрестив на груди руки, она смотрела ему вслед. Порошок и отвар. В этот раз он упустил еще больше времени. Девчонке придется помучиться.
Знахарка вспомнила его жену, Агги, и то, как Агги ходила беременной от этого похотливого козла. Воспоминания об их дочке, однако, были совсем смутными. Кроха с пушистыми волосенками — сколько таких девчушек бегает по городу!
Внутри Энни, будто младенец во чреве, шевельнулось проклятие. Надо быть осторожней. У нее есть дар, и нельзя допускать, чтобы всякие пустяки выводили ее из равновесия. Помни об этом, Энни Байвелл, сказала она себе. Потому-то она и живет в этой норе, а не в городке Сент-Олафредс. Чем меньше людей вокруг, тем меньше от них беспокойства, тем меньше они досаждают ей своими просьбами и навлекают на себя ее гнев.
Он убрался, этот, как его… Лонгфилд. А жену его звали Агги Прентис. Пока они жили в городе, Агги не давала мужу сбиться с пути. Он работал на конюшне, она прислуживала у кого-то в доме. У кого? Забыла…
Ведьма скрылась в своей хижине, насквозь пропахшей ядовитыми зельями, что она варила все эти годы, и пряностями, которые добавляла, чтобы придать снадобьям мало-мальски сносный вкус и запах. Знахарка принялась аккуратно связывать в пучки сушеные травы, убирать по местам прочие ингредиенты, и всякий раз, когда перед ее глазами вставала маленькая девочка с пушистыми волосами, она прогоняла ее, бормоча: «Пошла, пошла вон!», доставала из кармана серебряные монеты Лонгфилда и терла их друг об дружку.
Лига закончила подметать. Наломала лучины для очага, вычистила котел, перевернула сыры, поставила опару, подоила козу. Как только она справлялась с одной работой, в ушах звучал голос отца, строго велевший браться за следующую, да поживее.
Лига приступила к шитью. Сперва получалось вроде бы хорошо, но потом, делая сборку, она сильно стянула шов, и подкладки не хватило. Она распорола швы и переделала все заново. Теперь сборка оказалась слишком слабой, так что лишняя подкладка свисала из-под низа. Снова пришлось распарывать. От бесконечных переделок детали выкройки испачкались по краям и были испещрены следами от иглы. Лига со вздохом отложила шитье и взяла в руки тряпку — прошлась там, подтерла сям. Если к возвращению отца рубашка не будет готова, может, он хотя бы порадуется чистоте. Она уже представляла себе, как Па отчитывает ее — дескать, и то сделано не так, и это не этак, и неуклюжая она, и руки у нее кривые. Несколько раз, поднимая глаза, Лига удивлялась, что отца нет рядом — так явственно она слышала его раздраженные упреки.