Если Энрике ее не любит, заявила Саломея в коляске, то она тут ни при чем и не представляет, чем Господь может помочь. Разведенная жена пришлась не ко двору матери Энрике, а значит, та и виновата. И слуги, которые вечно все путают. Ей и хотелось бы обвинить во всем Леандро, но едва ли это было возможно. Тесто из пшеничной муки, из которого он пек булки, было превосходным, шелковистым, как белое платье Саломеи, которое, казалось, можно вылить из кувшина, будто молоко; в этом платье она по-прежнему надеялась в один прекрасный день выйти замуж.
А еще, по всей видимости, виноват этот долговязый мальчишка, ее сын, который подскакивает на кочках в коляске, убирает волосы, упавшие на глаза, и смотрит на океан. На верхушке свадебного торта нет места для парнишки, вымахавшего ростом с президента, которого даже не выбирали.
Чтобы добраться до нефтяных месторождений в Уастеке, Энрике нужно было переправиться на пароме на материк, потом доехать на panga[35] до Веракруса и пересесть на поезд. Если его не будет день, значит, и неделю, а лучше бы целый месяц. Саломея хотела сопровождать Энрике в Веракрус, но он отказал, заявив, что она думает лишь о покупках. Вместо этого позволил им приехать в коляске на городскую пристань и проводить паром. В льстивом утреннем свете Саломея махала с причала платком, подталкивая локтем сына, чтобы тот тоже помахал. В пьесе под названием «Энрике думает, как поступить» у обоих была своя роль. «Скоро он объявит нам свое решение, малыш, вот тогда мы сможем вздохнуть спокойно. И понять, что с тобой делать». Энрике упоминал о пансионе в Федеральном округе[36].
В блокноте в картонной обложке кончались чистые страницы — в книге под названием «Что случилось с нами в Мексике». Он попросил Саломею купить в табачном киоске новый, но та ответила: «Сперва посмотрим, получит ли эта история продолжение».
Когда паром скрылся из виду, они пообедали на malecon[37] напротив рыбацкой пристани, глядя на кружащих над морем чаек, пытающихся стащить пищу. Мужчины в маленьких деревянных лодках вытаскивали из воды улов, сминая холмики серых сетей, вздымавшиеся над каждой лодкой, точно грозовые тучи. К полудню траулеры уже стояли у причала; их ржавые корпуса кренились в одном направлении, а мачты клонились друг к другу, как пьяные супруги. В воздухе пахло рыбой и солью. Пальмы бурно размахивали ветвями на морском ветру — жест отчаяния, на который никто не обращал внимания.
— У любой истории есть продолжение, — заметил мальчик. — И этот обед — следующая ее часть.
Но Саломея повторила то, что теперь говорила постоянно: «Перестань, убери блокнот. Это меня раздражает».
По дороге домой она велела кучеру остановиться в деревеньке неподалеку от лагуны. «Высади нас здесь и возвращайся в шесть часов. Ни о чем не спрашивай», — велела она. Лошадь знала все дороги, и это было удобно, потому что Нативидад почти ослеп. Саломее и это было на руку: свидетели ей были не нужны.
Деревенька оказалась так мала, что в ней даже не было рынка, только гигантская каменная голова на площади, оставшаяся от столетий, когда правили индейцы. Саломея вылезла из коляски и прошла мимо головы, под подбородком которой выросла травяная борода. В конце дорожки мать сказала: «Идем, нам сюда» — и свернула по тропинке в лес. В своих туфлях с ремешками на пятках она шагала быстро, поджав губы и опустив подбородок, так что кудри, точно занавес, скрывали ее лицо. Они вышли к деревянному мосту, висевшему на веревках над ущельем. Саломея сбросила остроносые белые туфли, подцепила пальцем за ремешки, в одних чулках ступила на мост над грохочущим потоком, остановилась и оглянулась.
— Не ходи за мной, — велела она сыну. — Жди здесь.
Ее не было целую вечность. Мальчик с блокнотом на коленях притулился в конце моста. Огромный паук с огненно-красным брюшком прополз мимо, поднимая то одну, то другую ногу, и неторопливо втянул все тело в щелку в одной из досок. До чего страшно понимать, что в любой трещине может таиться какое-нибудь мерзкое существо. В кроне дерева перепархивала с ветки на ветку стая попугаев. Тукан высунул длинный клюв из листвы и прокричал: «Ами, ами!» Сидя на корточках у края ущелья, мальчик снова поверил в лесных демонов. И на закате они появились и завыли.
Наконец вернулась Саломея, сняла туфли, чтобы пройти по мосту, потом снова их надела и направилась к деревне. Нативидад уже ждал их, неподвижный, точно каменная голова; лошадь щипала траву. Мать забралась в коляску и за всю дорогу не произнесла ни слова.