Кража карманных часов стала своего рода местью. Тайной, которую он мог хранить от матери, — за то, что она отказалась говорить, зачем ходила в джунгли. Мальчик стащил их в тот день, когда из города приехал портной, чтобы узнать мнение Саломеи о ткани для нового костюма Энрике. Тот был в отъезде. Из чистой вежливости портной пропустил с Саломеей стаканчик chinguirito[38], а потом еще один. У мальчика была уйма времени, чтобы пробраться в ее комнату и взглянуть на Папину Шкатулку, пылившуюся под шкафчиком, в котором мать держала ночной горшок. Саломея засунула ее туда из ненависти к отцу.
Туда ему и дорога, говорила Саломея. Только раз она позволила сыну взглянуть на содержимое шкатулки. Фотография мужчины, который, как ни крути, все-таки был его отцом. Горстка старых монет, брелоков, запонок, украшенных драгоценными камнями, и карманные часы. Мальчик мечтал их заполучить. В тот первый раз, когда с разрешения Саломеи он сидел на полу и трогал все, что хранилось в шкатулке, а мать, привстав на локте, смотрела на него с кровати, мальчик раскачивал часы на цепочке перед ее глазами, как гипнотизер: «Тебе очень хочется спать».
Она ответила: «El tiempo cura у nos mata». Время сперва лечит, потом убивает.
Вообще-то эти вещи принадлежат тебе, заявила мать. Но на самом деле они не принадлежали даже ей, она без спроса прихватила их с собой, когда бросила мужа и сбежала в Мексику. «Чтобы нам было что продать, если придется солоно». Она, должно быть, имела в виду — еще солонее, чем с Энрике.
Теперь же часы, которые она взяла без спроса, были украдены снова: око за око. Мальчик пробрался в ее комнату и стащил их, пока Саломея в гостиной, развалившись на шелковом диване, смеялась шуткам портного. Из всех сокровищ, хранившихся в шкатулке, мальчику было нужно только это. Время сперва лечит, а после прерывает все, что происходит в твоем сердце. Синий дым тукстланских сигар просочился из библиотеки и заполнил весь дом. На этот раз с Энрике приехали двое американцев, чтобы отравить южное побережье Мексики своим дымом и бесконечными разговорами: избирательная кампания, Ортис Рубио, этот ужасный Васконселос. В обществе гринго Энрике всегда нервничал, а Саломея расцветала. Она подливала мужчинам коньяк и, наклоняясь, демонстрировала декольте. Один американец смотрел не отрываясь, а второй даже ни разу не взглянул. Кажется, оба были женаты. В полночь они в своих мягких фетровых шляпах и кожаных ботинках отправились прогуляться по пляжу. Саломея повалилась в кресло; казалось, силы разом оставили ее.
— Тебе пора спать, — заявила она.
— Я не ребенок. Это тебе пора спать.
— Не мели вздор. Если он рассердится, мы с тобой отсюда вылетим.
— И куда мы пойдем? Не пешком же по воде.
Один из гостей, мистер Морроу, служил послом, а второй занимался нефтью, как и Энрике. По словам Саломеи, этот второй корчит из себя важную персону, но она, если захочет, заставит его раскошелиться.
— Он богаче Господа Бога, — заявила она.
— Значит, в кармане у него восходит солнце. А в ботинках прячется благодать.
Саломея осеклась.
— Это ты вычитал в одной из своих книжек?
— Не совсем.
— В каком смысле «не совсем»?
— Не знаю. Звучит как строчка из «Цыганского романсеро». Но это не оттуда.
Серые глаза матери округлились от удивления. Несколько часов назад она сбрызнула свою завивку лаком, но прическа успела растрепаться, и короткие кудряшки свисали на лоб. Она походила на девчонку, которая, наигравшись с подружками, только что вернулась домой.
— Значит, ты сам это придумал, про восход в кармане и благодать в ботинках? Прямо поэзия.
Ее глаза были прозрачными как вода; кончики волос касались бровей. Пламя свечи бросало на атласное платье тонкие длинные тени — рисунок, невидимый при свете дня. Мальчик гадал, каково это — быть матерью. Вот такой очаровательной женщиной, которая смотрит на тебя с удивлением. По крайней мере раз в день.
— Тебе ведь нужен новый блокнот? Чтобы записывать свои стихи.
Но он уже был на последней странице. Большую часть заняло описание матери в свете свечи, и кончилось все не лучшим образом. Вернулись мужчины, включили «Виктролу», и тот, которого звали Я-Заставлю-Его-Раскошелиться, попытался станцевать с Саломеей чарльстон, но в ботинках его не было благодати. Они явно жали.
Эти страницы повествуют о ранних годах жизни Гаррисона Уильяма Шеперда, гражданина Соединенных Штатов, который родился в 1916 году в городе Личгейт, штат Виргиния, и в детстве был увезен матерью в Мексику. Так говорил он сам. Но очевидно, что эти страницы не могли принадлежать перу мальчика. Талант Шеперда заявил о себе рано, этот факт известен и отмечен не раз, однако все-таки не в тринадцать лет. В тот год у него действительно был блокнот, в котором он вел дневник, — привычка, пронесенная через всю жизнь. Результаты нежданно-негаданно попали от автора ко мне и собраны здесь.