За пять дней поезд миновал множество низших миров. Покрытые травой холмы, темные болота растущих деревьев. Сейчас за окном не видно ничего, кроме бескрайних, как море, полей сухих деревьев. Ни одного зеленого листа. Гринго читают журналы, не обращая внимания, что в их мире не осталось ничего живого. Только мексиканцы с беспокойством смотрят в окно. Женщина с четырьмя детьми — единственные, кто проделал тот же невообразимо долгий путь из самого Мехико. Сегодня, когда поезд проезжал мост над ущельем, по которому текла река, она заставила детей затянуть песню в честь Праздника трех королей, чтобы малыши не плакали. Женщина достала из сумки rosca; из бумажного свертка на потертые бархатные сиденья посыпались крошки. Семейство приникло друг к другу, отгородившись от всех, чтобы отметить свой маленький праздник.
Сегодня человеческий груз в целости и сохранности наконец-то прибыл на вокзал Юнион-стейшн. Стоял лютый холод: шагнул из вагона — и кажется, будто тебя бросили в ледяную воду и велели ее вдохнуть. Мексиканка с детьми боязливо поставила ногу на перрон, точно улитка, ощупывающая дорогу. Она так перепугалась стужи, что завернула детей в платки, как тамале, и подтолкнула вперед, к вокзалу. Adiós.
Придет ли он? А если нет? Мать не придумала другого плана на случай, если отец не приедет за своим багажом. Но вот он: больно хлопнул по плечу, смерил взглядом голубых глаз. Непривычно: член семьи со светлыми глазами. Кто бы мог подумать! По одному-единственному подкрашенному снимку сроду не догадаться. Вероятно, сын его тоже разочаровал.
— Твой поезд опоздал на час.
— Простите, сэр.
Мимо, точно голуби, которых спугнули с куста, порхнула стайка бездомных мальчишек, роняя чемоданы на ноги пассажиров.
— Шайка бродяжек с товарняка, — произнес отец.
— С товарняка?
— Приехали в город на вагонах.
Мороз был свирепый, от каждого вдоха щипало в носу. После долгого пути тело под одеждой зудело, как от чесотки. Люди в длинных пальто, рев паровых машин. Наконец дошло, о чем говорил отец: маленькие оборванцы ехали на вагонах. Dios mió.
— И куда же они теперь?
— Побежали сломя голову в какую-нибудь ночлежку. Или слушать святош. Прими Господа на один вечер в обмен на малиган[97].
— Малиган — это такие деньги?
Взрыв хохота походил на звуки трубы марьячи. Его позабавил этот простофиля, задающий несуразные вопросы, его сын. Внутри вокзал напоминал собор: высокий купол, величественный свод, уходящий в небеса, но слишком мало пространства, чтобы вместить всех, кто набился внутрь. Гигантский мраморный портал выходил на улицу, но солнце снаружи было холодным, светило, но не грело, как электрическая лампочка. Сновали толпы людей, безразличные к тому, что их звезда не горит.
— Куда все идут?
— Домой, сынок. Рабочему человеку пора перекусить и подремать после обеда. Это еще что! Ты бы видел, что творится по понедельникам.
Неужели сюда поместится еще больше людей? Внутри вокзала по-прежнему гудели поезда; казалось, у здания бурчит в животе, словно оно переваривает пищу. Как ацтекский храм, напившийся крови. Совет матери на прощанье: старайся во всем видеть хорошее, этот человек ненавидит нытье, поверь мне.
— Юнион-стейшн похож на храм.
— На храм? — покосился отец. — Тебе сколько, четырнадцать?
— Пятнадцать. Летом будет шестнадцать.
— Понятно. Храмы. Построенные на деньги государства мошенниками Гувера.
Он бросил подозрительный взгляд на трамвайную остановку, словно, пока он был на вокзале, город без его ведома коварно изменился. Румяный, в веснушках, с белесыми, поблекшими снизу усами. Фотография не отразила негероический цвет лица: в Мексике такая кожа обгорела бы до хрустящей корки. Одна загадка решена.
Он нырнул в толпу и быстро зашагал; оставалось лишь набычиться, точно боксер, и внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить в лошадиный помет, волоча за собой чудовищных размеров чемодан. К поезду его подвез водитель матери; потом вещи нес носильщик. Здесь никто не поможет, в Америке каждый заботится о себе сам.
— Они собираются выстроить целый ряд таких вот храмов на юге Пенсильвании. Видишь, торчит громадина, как бельмо на глазу? Монумент Вашингтона. — Он указал на парк, где за деревьями без листьев маячило светлое каменное строение. Тут же всплыло воспоминание: длинный узкий коридор, уходящий вверх, точно темная мышиная нора. Эхо спора на лестнице, рука матери тянет вниз, в безопасное место.