— Ишь, прорва, — пробурчал себе под нос отец. — Понаставили своих лачуг по всей Пенсильвании[107]. Каждое утро приходится пробираться на работу сквозь эти дебри.
Женщина в платке протянула к вагону голого младенца. Ребенок сучил ручками. Здешние дебри не похожи на джунгли, где на деревьях в листве ревут обезьяны.
— Что им нужно?
— То же, что и всем, ясное дело. Поживиться на дармовщину, — ответил отец, точно Борзой.
— Почему их так много? И зачем флаги?
— Это ветераны войны. По крайней мере, так они говорят, потому что ветеранам положено вознаграждение. Они хотят его получить.
Через каждые несколько метров стояли по стойке смирно мужчины в лохмотьях, точно столбы забора с той стороны лагеря, которая выходила на улицу. По осанке и позе было видно, что это бывшие солдаты. Они провожали трамвай голодными взглядами.
— Они здесь всю неделю? На что живут их семьи?
— Варят кашу из топора.
— Они сражались во Франции? Иприт и прочее?
Отец кивнул.
— Мы проходили Мёз-Аргоннское наступление. По военной стратегии. Ужас.
Снова кивок.
— Так почему им не могут заплатить сейчас, раз они воевали?
— Я бы тоже был там, в Аргоннском лесу, — внезапно побагровел отец, — если бы смог. Разве мать не говорила тебе, что я не воевал?
Вот повод переменить тему.
— А сколько им должны заплатить?
Как ни странно, отец знал ответ: по пятьсот долларов каждому. Он же счетовод при правительстве. Пять сотен за то, что рисковал собой на войне и чтобы смог на эти деньги начать новую жизнь. Конгресс обманул солдат, решил выплатить вознаграждение позже, когда они состарятся. И ветераны пришли сюда со всех концов страны, чтобы объясниться с президентом.
— Мистер Гувер намерен с ними встретиться?
— Не в этой жизни. Если они хотят с ним поговорить, пусть лучше ему позвонят.
Тот первый поход на рынок с Борзым был как для матери первая утренняя сигарета. Теперь в ожидании время тянется медленно: считаешь минуты, ковыряешь парту, пытаясь хоть чем-то занять мысли до субботы. Живешь в страхе, что больше не позовет. В пятницу вечером мальчишки разводят в казармах вонь: перекладывают грязное белье из тумбочек в ранцы, чтобы на выходных забрать домой, а потом падают и засыпают. Лишь стрекочет сверчок да косая полоска бледного лунного света падает из окна. Час за часом в голове крутится: Билли Бурзай. Позовет ли он завтра? Или нет?
Какая разница. Вместо этого можно пробраться в библиотеку и наконец-то посидеть в тишине и покое. Почитать книгу. Уж во всяком случае, это интереснее шумной Кей-стрит. Таскаться хвостом за этим грубым верзилой еще хуже, чем играть в американский футбол. Идешь-идешь, никак не дойдешь, Борзой знает каждого встречного, причем не только мальчишек, но и мужчин. И всех ему надо хлопнуть по плечу, с каждым позубоскалить, а ты стой себе, как болонка, и жди. Так что толку, позовет он или нет?
Казармы опустели; почти всех ребят на лето разобрали по домам слуги в модных экипажах или матери на извозчиках. Забавно посмотреть, кто богат, а кто нет. В отсутствие родителей все мальчишки важничают, как особы королевской крови.
Завтра начинается настоящая работа, за деньги. Борзой называет это «ловлей жемчуга». Мыть посуду в столовке. Отец договорился, чтобы покрыть расходы на пансион за лето. Но сегодня днем в пустых казармах нечем заняться — разве что достать из тумбочки брюки и снова их сложить. Или завалиться на койку с «Одиссеей». Пока в дверях не покажется голова Борзого. Лопоухий, с улыбкой во весь рот и грошовой стрижкой.
— Здорово, книжный червь. Все в потолок плюешь, никак не оторвешься?
— А зачем мне отрываться?
— Сходить на кудыкину гору собрать помидоры. Сам-то как думаешь?
— Кей-стрит?
Улыбка исчезает, потому что голова парня скрывается за дверью. «Одиссею» можно открыть на любой странице, все равно на какой. Снова показывается ухмылка; Борзой вернулся. Отпрыск разорившегося семейства, чрезвычайно довольный собой. Ломит в паху, до того хочется снова увидеть эту улыбку и пойти за ней хоть на край света. Так мать, должно быть, ждет первой сигареты. И так любит мужчин. Вероятно. Но в данном случае это невозможно.
107
Имеется в виду Пенсильвания-авеню, улица в Вашингтоне, соединяющая Белый дом и Капитолий.