Она по-прежнему больна и лежит в постели; Олунда говорит, хоть хозяйке и двадцать пять, но болячек на все девяносто. Сейчас ее донимают почки и нога. Тем не менее она сидела, откинувшись на подушки, разодетая, как индейская невеста: блузка с кружевной манжеткой, красные губы, серьги, по меньшей мере одно кольцо на каждом пальце и корона заплетенных лентами кос вокруг головы. Но выглядела при этом полумертвой и отрешенно смотрела в окошки под потолком. Ее спальня похожа на бетонную коробку немногим более размеров кровати.
— Сеньора, простите за беспокойство. Олунда послала меня, чтобы забрать тарелки после обеда.
— Неудивительно, что она не пришла сама: ей стыдно за эту jocoque[114]— Она подняла взгляд. — Олунда La Rotunda[115]. Ее по-прежнему так дразнят?
— Нет, сеньора. Если хотят жить.
— Как она умудрилась так растолстеть на своей готовке? Посмотри на меня. Я таю на глазах.
— Все дело в гренках с сиропом.
Королева недоуменно насупилась.
— А тебя, доходяга, как зовут?
— В первый раз мое имя вам не понравилось. Когда вы записали его в гроссбух.
— Черт, ну точно. Ты тот самый. Непроизносимый. — Казалось, она проснулась и села в кровати. Когда она смотрит на вас, ее глаза под густыми бровями похожи на два горящих уголька в камине. — Как тебя зовет Диего?
— Muchacho, смешай штукатурку! Muchacho, неси обед!
Она рассмеялась. Получилось похоже: у хозяина очень выразительные глаза, и когда он кричит, широко их раскрывает и наклоняется вперед.
— Так ты смешиваешь штукатурку Диего на обед?
— Нет, что вы, сеньора, никогда. Честное слово. Он взял меня сперва как подмастерье, чтобы мешать штукатурку, а через несколько месяцев перевел сюда, на кухню.
— Почему? — Она вскинула голову, как красавица кукла, сидящая на подушках. Кстати, одна из многих. На полке за кроватью полно тряпичных и фарфоровых кукол. И все они, как сама хозяйка, казалось, разоделись для вечеринки, которая обещает быть шумной.
— Ему нравятся мои pan dulce и blandas, сеньора. Я хорошо управляюсь с мягким тестом. Когда я мешал штукатурку, остальные подмастерья называли меня Сдобной Булочкой.
— Ты ухитряешься печь blandas в этом доме? На этой дурацкой крошечной кухоньке с fuego eléctrico[116]? Да ты просто сын Божий. Скажи Олунде, что теперь ты отвечаешь за все.
— Едва ли она этому обрадуется.
— И что ты думаешь об этой кухне?
Пауза, чтобы угадать правильный ответ. Всем известно, как любит этот дом художник; ошибиться с ответом смерти подобно. Такое чувство, будто снова очутился в академии, только сменилось начальство.
— Все в один голос утверждают, что это выдающийся дом, сеньора.
— Дай им волю, они скажут, что навоз цветами пахнет, — заключила королева, — только бы угодить дуракам.
— А что вы думаете, сеньора?
Королева бросила хмурый взгляд на белую стену и окно в металлической раме.
— Баухаус, — рявкнула она так, что показалось, будто дважды пролаяла собака. — Чудовищно, правда? Как ты вообще помещаешься на кухне?
— Так же как вы в уборной. Кухня прямо под ней, того же размера.
— Но ты меня в два раза больше!
— Действительно, стоя посередине кухни, можно дотронуться до всех четырех стен.
— Этот pendejo Хуан О’Горман[117] выпендрился, модернист чертов. Не знаю, о чем они с Диего думали. Дом похож на больницу. — Она обвела комнату унизанной кольцами рукой. — А лестницы! Чтобы подняться к этому дурацкому мостику и добраться до Диего, мне приходится вылезать в окно и идти маленькими шажками по стене дома, как акробату. Ну что за идиотизм! Клянусь жизнью, он того не стоит, chulito[118]. Так как тебя зовут? Скажи еще раз, обещаю, что постараюсь запомнить.
— Гаррисон. Шеперд.
— О Господи. Нет, я не стану тебя так называть. Напомни, как тебя зовет Диего?
— Сдобная Булочка.
— Подмастерья не очень-то добры к мальчишкам, которые смешивают штукатурку. Да ты и сам это знаешь. Но честное слово, Харриззон! Звучит так, будто кого-то душат. Что это за имя?
— Был такой президент, сеньора.
— Где? В какой-нибудь дыре, где не хватает кислорода?
— В Соединенных Штатах.
— Ну, так оно и есть.
Значит, теперь придется выслушивать недовольство еще одной страной. Родина матери, родина отца, а больше ничего и нет. Лучше молча составить тарелки на поднос. Через две минуты Сезар с Олундой подерутся за объедки.