Ваграм очень странно посмотрел на неё, его брови слегка нахмурились, а глаза сузились, будто проникая в душу.
— Ты, что, дурочка, Лали? Ты еще веришь в то, что свадьбу можно отменить?
Это был удар под дых. Уродливая правда. И все глупые попытки, вся эта решительность расстроить планы их родителей — жалкий, просто ничтожный детский порыв. Невыносимая горечь от осознания своей никчемности разливалась по венам, еще больше отравляя душу. Финита ля комедия, деточка.
— Ты не думала, каким будет наш брак? — вдруг спросил Ваграм.
И ей так хотелось его ударить. Он сидит перед ней весь такой хозяин жизни, который точно не собирается менять ничего в своем укладе, всего лишь получая соответствующее приложение в виде домашней жены. А она должна думать, каким будет их брак?
Стоило ей заговорить, как его лицо стало вытягиваться в неподдельном изумлении:
— Как у всех цивилизованных людей. На публике мы будем фальшиво улыбаться, держаться за руки, делать вид, что жизнь создала нас друг для друга. Когда занавес будет опущен, обязательно будем отстраняться, наслаждаясь сквозящей между нами ненавистью. Через какое-то время я рожу ребенка. Если это будет мальчик, то на нем и остановимся. Если девочка, придется постараться ещё. Поскольку тебе нужен наследник, если второй плод тоже окажется девочкой, сделаю аборт. И так до тех пор, пока рожу мальчика. Естественно, адюльтер, вынужденный секс и редкие совместные завтраки и ужины.
Произнесенные с непринужденной легкостью «аборт» и «адюльтер» явно лишили Ваграма дара речи, а Лали спокойно ждала его реакции. Самой было мерзко от всего, что сказала, но эту боль внутри хотелось выместить именно на нем.
— Позволь, я внесу некоторые корректировки в твоё «меню», моя радость, — начал он тоном, по своей минусовой температуре способной соперничать с погодой в Арктике, — ты начиталась или насмотрелась дешевых сценариев. Так вот, — он миллиметр за миллиметром приближал к ней свое лицо, — я помещу тебя в психиатрическое отделение ближайшего дешевого государственного учреждения, если узнаю, что ты действительно решилась избавиться от моего ребенка — хоть от пятого, хоть от десятого. И с удовольствием — нет, маниакальной изощренностью — переломаю тебе ноги и другие части тела при малейшей попытке изменить мне.
Последние слова он уже практически продышал ей в губы с холодной яростью, которой горели и глаза самой Лали.
— Лицемер, — оттолкнула она его от себя, вскочив на ноги, чтобы быть подальше, — ты считаешь, после тебя у меня будет желание спать с кем-то еще? Изучать глубины этого поприща? Адюльтер — это по твоей части!
Он ринулся к ней, схватив за локти и рывком притягивая к себе. Ваграм был в полном бешенстве, но Лали старалась не показать, что ее это пугает, поэтому она стойко выдержала его взгляд, вздернув подбородок в попытке хоть как-то себя защитить.
— То есть, ты для себя уже все решила? Думаешь, так хорошо меня знаешь? И я тебе настолько омерзителен? — леденящий кровь тон.
— Более чем.
Ответ разозлил его еще больше. На шее пульсировала жилка, которую Лали краем глаза заметила, немного отвлекшись.
— Лали, а ведь мы никогда не проверяли правдивость твоих слов.
В этом заявлении была звенящая опасность, заставившая девушку настороженно вглядеться в его лицо.
В следующее мгновение Ваграм резко припал к ее рту, отчего Лали будто получила пощечину. Это применение грубой силы так унизило девушку, что она на миг растерялась. Но потом взяла себя в руки и как можно сильнее сжала губы, чтобы у него не было к ним доступа. Ей было больно, она даже почувствовала вкус собственной крови во рту, но не позволила себе расслабиться вплоть до того момента, как он разъяренно отстранился от неё.
— Маленькая фригидная стерва.
И она рассмеялась ему прямо в лицо.
Уязвляя его самолюбие еще больше, Лали глаза в глаза произнесла:
— Ваграм, фригидность — это неспособность. Ты слишком самоуверен. У меня к тебе — нежелание.
И резко вырвалась из его рук.
Да, так унижать мужчину категорически запрещено, учитывая, какая темпераментная кровь течет в его жилах. Но ведь и она человек со своими чувствами, которые пытаются растоптать.
Очень медленно Ваграм опустил свои руки и как-то отрешенно посмотрел в сторону. Злость куда-то улетучилась, а к нему вернулась аура властности, подавляющая все вокруг.
— Что же, тем хуже для тебя, моя Лали, — произнес он, растягивая слова и впиваясь в нее своими прожигающими насквозь глазами, — потому что, когда мы поженимся — начиная с первой брачной ночи — ты это нежелание будешь вынуждена заткнуть куда подальше.