— Когда-нибудь вот так же будешь сидеть с нашим ребенком, — произнес парень провокационно.
О, да! Эта бестия моментально покрылась румянцем, стиснув зубы. Щеки так и горели от злости.
— Мечтай.
— А ты сейчас не об этом мечтала?
Его вопрос прозвучал каким-то неестественно утробным голосом. Лали вздрогнула, застыла и перестала дышать. Ладонь повисла в воздухе, так и не дойдя до пункта назначения. Пойманная, потрясенная.
— Об этом, — с бешеным биением сердца резюмировал он, поняв всё, что она не могла признать.
И, черт подери, защемило-таки в груди!
Для пятнадцатилетней девочки Лали была слишком серьезной. Такой непохожей на всех, с кем он усердно и с завидной частотой общался последние годы.
Абсолютно непорочной. Невинной. Чистейшей.
Предначертанной ему…кем? Судьбой? Родителями?
— Мечтай, Ротинянц, — кряхтенье малышки отрезвило Лали, которая повторила свою фразу, — ни о чем таком я не думала… И оденься, ради Бога… Свети своими…мускулами перед другими.
— Обязательно, пойду и займусь этим прямо сейчас.
На какую-то секунду ему показалось, что в глубине этой сладкой карамельной пытки промелькнула боль. Но Лали вмиг подняла брови, высокомерно вздернув подбородок и указывая им на дверь.
— Придурок…
— Змеюка…
Истошный звук клаксона разорвал тишину спокойного летнего утра, заставив обоих вздрогнуть одновременно. Друзья уже ждали его внизу, чтобы отправиться в путь и оторваться по полной.
Ваграм перевел взгляд с лица Лали на окно, в которое теперь влетал шум голосов, и потом снова на Лали. И уже в эту секунду отчетливо понял — увиденная им сейчас сцена настолько въелась в подкорку мозга, что ничего у него сегодня не получится. Совсем. Ни с кем. Ни с одной из тех, что будут ждать на месте.
Как под дых ударила, маленькая Мадонна.
Да что ж такое!
Разозлившись, стиснул зубы и уставился на неё с яростью:
— Ах, ты ж…чё-ё-ёрт!
Развернулся и выбежал.
Впервые признавшись себе, насколько она ему все же дорога…
Наши дни…
— Почему ты об этом вспомнил? — шепчет Лали, самозабвенно укачивая сына.
Маленький Тигран, чье имя, данное в честь деда, подтверждало стремление этой семьи не прерывать именную цепь, мирно сопел на груди матери. А Ваграм с упоением впитывал в себя эту картину, повторяющую ту, что была годами ранее.
— Потому что упустить возможность похвастаться тем, что был прав, — это первородный грех, — смеется тихо, подбираясь ближе к ним.
Какое-то время он наблюдал за женой, наслаждаясь воцарившейся в душе гармонией. Гордился ею, собой, ими. Все же пройденный путь был нелегок.
— И чего ты вечно трепыхалась? — наигранно возмущается, целуя макушку малыша. — Сама же от меня была без ума.
Лали с напускным презрением фыркнула.
— Я тебя ненавидела, товарищ Ротинянц. Ты вызывал во мне низменные призывы к убийству.
— Ха! Врунишка…
— Ты дурак? — сдвигает брови к переносице, строго отчитывая его. — Я же была скромной воспитанной девочкой, как ещё я должна была реагировать на такого хама, как ты?
— Лали…
Ваграм меняет интонацию, интригующе приподнимая уголок рта.
— М-м?…
— Как хорошо, что ты больше не скромная, да?
Издевка достигает своей цели, и девушка тут же вспыхивает, уловив ход его мыслей. Но потом улыбается ему в ответ и корчит смешную рожицу.
Ваграм утыкается носом в нежную шею и прикусывает шелковистую кожу. Изголодался по ней дико, но пока не прикасается из боязни навредить. Роды протекли успешно, сын родился здоровым богатырем, но прошло слишком мало времени. Хотя руки так и чесались пуститься в путешествие по всему её телу.
— Обещай, — вдруг вспоминает её просьбу.
— А? — недоумение в карамельных глазах.
— Обещай, что так будет всегда.
Взгляд девушки наполняется обожанием, от которого Ваграму хочется стиснуть её в объятиях и зацеловать до смерти. Чувственной, естественно.
— Обещаю.
— И я обещаю, — он тянется к её губам.
И договор скрепляется самой надежной печатью — поцелуем.
Конец.