Вскоре после захода солнца король посреди счастливых, как общепринято, возгласов рыцарей вернулся в лагерь, ликуя и чуть ли не прыгая от радости по поводу того, что одержал славную победу над злейшими врагами, и особенно по поводу того, что рыцари повсюду хвалились, будто собственноручно убили тех или иных из первых князей Саксонии. Однако когда они вернулись к месту битвы и обнаружили, что у одного в битве погиб его господин, у другого — отец, у третьего — брат, у четвертого — родич, у пятого — кто-либо еще, связанный с ним близкими узами, то вся радость их обратилась в печаль, а песня — в глас плачущих, и они весь лагерь огласили воплями и рыданиями. Проведя следующий день в том же самом лагере, они предали земле павших; тех, кто был среди них наиболее знатен и богат, они отослали для погребения на родину, откуда кто был родом; они проявили также заботу о раненых; тех, кого раны сделали впредь непригодными к воинской службе, они отправили на родину на попечение их близких. Трудно оценить, сколько тысяч пало в этой битве с той и с другой стороны. Однако всем известно, что с этой стороны пало больше знатных людей, а с той стороны — больше простонародья, так что из-за потери наиболее благородных мужей победители понесли гораздо большие потери, чем побежденные. Всех охватили скорбь и печаль, горе их стало еще горше, и они преисполнились раскаянием, когда узнали, что князья Саксонии, которые, как они в пустом злословии заявляли еще вчера, были убиты все до единого, все полностью живы и, преисполненные воодушевления, опять собирают свежие силы для возобновления борьбы. Они восприняли это с крайним раздражением и, не скрывая своего недовольства, стали роптать между собой, что они, мол, к своему великому греху, но без всякой пользы для государства запятнали свои руки кровью невинного простонародья.
Сам король больше всего боялся, как бы рыцари, сожалея о том, что напрасно пролили столько крови, не покинули под предлогом благочестия армию, которой он не мог управлять без греха и тяжкого оскорбления Бога. Еще худшее лекарство для этого и без того дурного дела применил архиепископ Майнцский. На состоявшемся в присутствии немногих доверенных лиц королевском совете он внезапно выступил вперед и опрометчивым приговором отлучил от церкви князей Тюрингии, без того чтобы канонически вызвать их на собор, провести соборное слушание и расследовать [их дело], согласно церковным законам, но лишь на том основании, что в прошлом году в Эрфурте, когда он заседал [во время собора], добиваясь от них уплаты десятины, они, обнажив мечи, напали на него в самой церкви. А чтобы никто случайно не поставил ему в вину то обстоятельство, что он напал на несчастных людей, приведенных ныне в замешательство столькими неразрешимыми трудностями, в столь тяжкое время, когда они, потрясаемые со всех сторон такими страшными военными бурями, должны думать не о защите своего дела, но о спасении своей жизни посредством бегства или оружия, он заявил, что получил разрешение от самого римского понтифика без всякой законной отсрочки, без всякого законного расследования отлучить их от церкви, предав справедливой анафеме, в любой удобный ему день. Но ни от одного умного человека не укрылось, что это деяние преследовало главным образом ту цель, чтобы королевское войско с большей готовностью и уверенностью вело войну против тех, убийство которых, если они будут убиты после отлучения, не могло по мнению [рыцарей] навлечь на них грех и кары, которые церковные законы устанавливают для убийц882.
Итак, войско двинулось с места сражения и, пройдя через Тюрингию, вторглось в Саксонию, разоряя всё вокруг огнем и мечом; при этом оно нашло в отдельных селениях такие богатства, — ибо край был чрезвычайно плодороден и до сих пор не затронут ни одной войной, — что их изобилие вызвало пресыщение даже у крайне алчного лагерного люда, который следовал за войском только в надежде на добычу. Король, однако, направлял к саксонским князьям постоянные посольства как от своего собственного имени, так и от имени своих князей, уговаривая их сдаться и положиться скорее на его милость, чем на собственное оружие, которое они однажды уже испытали столь неудачно. Но тем по вполне ясным признакам было известно, какую ненависть он питает по отношению к ним, и они решили, что было бы крайним безумием опрометчиво дать право и власть над их жизнью тому, чей гнев еще до похода они не смогли укротить столь слезными мольбами. Тем не менее они в смиренных словах просили передать ему, что всегда предпочитали мир войне, а его милость его гневу, и если бы они могли приобрести ее за иную цену, не расплачиваясь за нее собственной кровью, то никогда не решились бы на такое и не прибегли к таким крайним средствам. Однако если по крайней мере теперь, после учиненного разгрома, Бог коснулся его сердца883, дабы он посочувствовал несчастьям тех, кого довел почти до полного уничтожения, то они были бы этому очень рады и, изгнав из своего сердца воспоминания обо всех злых делах, которыми он насыщал свой гнев и свою ненависть против них, и впредь стали бы верными и преданными ему. Если же это не может произойти иначе, чем только посредством их сдачи, то им кажется более разумным, сохранив в целости свое достоинство и свою свободу, погибнуть в открытой битве, чем сдаться и быть зарезанными, как скот, или, находясь в длительном заключении и изнывая, сверх того, от голода, жажды и прочих мучений, вести жизнь хуже самой смерти.