Ответ Ламерета мне понравился; я пересказал его герцогине, и он рассмешил ее.
— Уж, право, я бы лучше снова пошел жить к своему отцу, портье в особняке Миоссанов в Париже, и все свое честолюбие ограничил бы просьбой оставить это место за мной после его смерти.
— Это достаточно дерзко и смахивает на якобинство! — воскликнул Дюсайар. — А кто вам сказал, что вы добьетесь этого места, если я напишу на вас донос?
— Старый герцог и маркиз почтили меня своим покровительством.
— Старому герцогу сейчас надо думать только о смерти, а маркиз и двух недель не выдержит натиска своей жены; за месяц я могу ее настроить так, что она сменит теперешнюю милость на гнев.
У маленького аббата слезы навернулись на глаза, и ему стоило больших усилий, чтобы скрыть от грозного собрата, насколько он взволнован. Фэдор приехал на две недели подышать чистым воздухом Кальвадоса. У этого ребенка, ум которого хотели всячески развить, было восемь преподавателей, дававших ему уроки каждый день, а здоровье у него было слабое. И, тем не менее, ему пришлось отправиться в Париж через день после чуда с петардами. Этот тощий и хилый наследник стольких прекрасных поместий провел лишь три ночи в великолепном замке своих предков. Тут уж постарался Дюсайар, и мы, аббат Леклу и я, много смеялись по этому поводу.
Дюсайару пришлось немало потрудиться, чтобы заставить герцогиню исполнить его желание. Он был вынужден несколько раз ссылаться на то, что этого требуют интересы церкви. Герцогиню он застал сильно разгневанной: ее ужасно напугали петарды, и ей почудилось, что начался мятеж, поднятый якобинцами в союзе с бонапартистами. Но когда она вернулась в замок, ей представился новый и гораздо более серьезный повод для гнева. В первом порыве ужаса, вызванного петардами, она сдвинула на сторону фальшивый локон, прикрывавший несколько седых волос, и в течение доброго часа ее могли лицезреть в таком виде все крестьяне деревни и ее собственные слуги, которых она особенно старалась ввести в обман.
— Ну, почему не посвятить было меня в эту тайну? — то и дело повторяла она аббату Дюсайару. — Разве можно предпринимать что-либо в моей деревне, предварительно не спросившись у меня? Неужели духовенство снова затеяло безрассудную войну с дворянством?
Перейти от этой вспышки гнева к решению отослать Фэдора в Париж было нелегко. Бедный мальчик был таким бледненьким, он так радовался возможности побегать по цветникам и полюбоваться морем! И, тем не менее, Дюсайар взял верх. Мальчик, огорченный, уехал, а аббат Леклу сказал мне:
— Этот Дюсайар не речист, зато великолепно умеет властвовать над слабыми и склонять на свою сторону сильных. Одно стоит другого.
Пока все в замке были заняты приготовлениями к отъезду Фэдора, у г-жи Отмар, жены причетника, возникли крупные разногласия с ее мужем, и разногласия эти, о содержании которых вскоре было в точности доложено маркизе, показались последней настолько занимательными, что она перестала даже думать об отъезде сына. Аббата Леклу, который, как и я, проживал тогда в замке, все эти мелочи изрядно забавляли.
В промежутках между нашими беседами он заставлял меня читать уйму отрывков из Бурдалу и Массильона[7], так как все еще старался по дружбе привлечь меня в свой отряд.
Причетник Отмар, человек очень простой и честный, стал пользоваться большим доверием у господина кюре с тех пор, как помог смастерить чудо, в которое сам же первый и поверил — редчайшее свойство у нормандца. Господин Отмар занимал три должности, все зависевшие от кюре. Он был причетником, регентом и школьным учителем, и эти три должности, вместе взятые, приносили ему около двадцати экю в месяц. Но уже со второго года правления в Париже Людовика XVIII кюре и маркиза де Миоссан выхлопотали ему разрешение открыть собственную школу для детей благомыслящих земледельцев. Отмары смогли откладывать сначала двадцать франков, потом сорок, наконец, шестьдесят и стали понемногу наживаться. Регент Отмар хоть и был добряком, но не побрезгал сообщить г-же де Миоссан имя одного хитрого и зараженного якобинским духом крестьянина, который, видимо, решил перебить всех зайцев в округе; между тем маркиза де Миоссан была свято убеждена, что эти зайцы принадлежат ее роду, и считала их насильственную смерть прямым для себя оскорблением. Этот донос, подтвердившийся при проверке, весьма помог причетнику и его школе. Маркиза пожелала, чтобы в конце учебного года раздача наград состоялась в парадном зале замка, украшенном множеством стенных ковров. В зале устроили места первого и второго разряда. Управляющий маркизы пригласил на первые тех матерей юных учеников, у которых были собственные участки земли, между тем как жены простых арендаторов должны были удовольствоваться вторыми. Этого было достаточно, чтобы довести число учеников господина причетника, которое раньше не превышало восьми или десяти, до шестидесяти человек. Состояние Отмаров от этого соответственно возросло, и не было ничего смешного, когда за ужином, после того как вечером совершилось чудо с петардами, г-жа Отмар обратилась к своему мужу со следующими словами:
— Ты слышал, что аббат Леклу сказал в конце своего краткого увещания об обязанностях богатых? Они в меру своих возможностей должны принести в дар богу какую-нибудь душу. Так вот, — прибавила г-жа Отмар, — эти слова не дают мне покоя. Господь не даровал нам детей. У нас есть сбережения; а кому достанутся эти сбережения после нашей смерти? Используют ли их на богоугодные дела? Кто будет виноват, если они попадут в руки неблагомыслящих людей, вроде твоего племянника, этого безбожника, который в 1815 году сражался в набранном против пруссаков разбойничьем полку, именуемом вольным отрядом? Говорят даже — но я не хочу этому верить, — что одного пруссака он и в самом деле убил.
— Нет, нет, это неправда, — воскликнул добрейший Отмар, — убить союзника нашего короля Людовика Желанного! У моего племянника ветер в голове, он иногда богохульничает, когда выпьет, он весьма часто пропускает мессу, согласен; но пруссака он не убивал.
Госпожа Отмар дала своему супругу возможность целый час разглагольствовать на эту тему, не удостоив его ни единым замечанием. Разговор потерял свою живость, но тут она наконец добавила:
— Неплохо было бы удочерить какую-нибудь девочку, совсем малютку; мы воспитаем ее в страхе божьем: вот это будет действительно душа, которую мы подарим господу богу; а когда мы состаримся, она будет за нами ухаживать.
Мужа это предложение сильно расстроило; ведь речь шла о том, чтобы лишить наследства его племянника Гильома Отмара, носившего его имя. Он горячо возражал, а потом робким голосом добавил:
— Уж лучше удочерить маленькую Ивонну (это была младшая дочь племянника): отец испугается и не будет больше пропускать мессы.
— Этот ребенок все равно не станет нашим. Через год, если будет видно, что мы привязались к девочке, твой якобинец начнет угрожать нам, что заберет ее обратно, и тогда роли переменятся: хозяином положения окажется твой племянник — волонтер 1815 года. Нам придется пойти на денежные жертвы, чтобы не отняли у нас девчонку.
Целых полгода эта нормандская чета мучительно вынашивала свой проект. Наконец, вооружившись рекомендательным письмом аббата Дюсайара, где добрейшего Отмара величали «прево[8]», супруги явились в воспитательный дом в Руане и выбрали там премиленькую девочку четырех лет, которой по всем правилам была привита оспа; это и была Ламьель.
По приезде в Карвиль они объявили всем, что это их маленькая племянница Амабль Мьель, родившаяся под Орлеаном в семье двоюродного брата Мьеля, плотника по ремеслу, но напрасно — нормандцев-односельчан провести им не удалось, а горбатый доктор Санфен утверждал даже, что Ламьель родилась оттого, что их напугал дьявол в памятный вечер петард.
Добрых людей можно найти везде, даже в Нормандии, где, по правде сказать, они попадаются куда реже, чем в других местах. Сердобольные обыватели Карвиля возмутились при виде того, как варварски был лишен наследства племянник Отмара, у которого семеро человек детей, и стали называть Ламьель «чертовой дочкой». Госпожа Отмар со слезами на глазах пошла спрашивать у кюре, не принесет ли им эта кличка несчастье; кюре, страшно разозлившись, заявил ей, что выраженное ею сомнение и впрямь может привести ее в ад. Он добавил, что принимает маленькую Ламьель под свое непосредственное покровительство, а через неделю маркиза де Миоссан и он объявили, что у Отмара отныне будут ученики двух разрядов. Маркиза велела покрыть старыми коврами три скамьи в школе причетника. Дети, сидевшие на этих скамьях, считались учениками первого разряда, а помещавшиеся на голых деревянных скамейках — второго. Ученики первого разряда должны были платить пять франков вместо четырех, которые они платили прежде, а г-жа Ансельм, старшая горничная маркизы, сообщила по секрету двум или трем своим ближайшим подругам, что при раздаче наград ее госпожа предполагает пригласить на первые места матерей учеников первого разряда, даже если они окажутся простыми фермершами. Через шесть месяцев пришлось покрыть коврами почти все школьные скамьи.
7
8