В соседней палате, крепко зажмурив глаза, лежала грузная женщина. Ребенка рядом с ней не было. Мать, но как будто и не мать.
— Мэри? — окликнули ее.
Нет, послышалось. Никому она не нужна — ни медсестрам, ни врачам, ни Уолтеру, ни даже Богу.
— Мэри, откройте глаза.
Ни за что.
Вот бы отгородиться от мира! Не видеть, не слышать, не говорить — исчезнуть по собственной воле.
— Вот, познакомьтесь.
Мэри чуть приоткрыла глаза. Доктор Андерберг положил ей на колени маленький сверток.
При виде улыбки на крохотном личике у Мэри задрожали губы. Не выдав своих чувств, она стиснула неровные зубы.
— Это. Не. Мой. Ребенок.
— Не ваш, но он очень голоден. Сделайте доброе дело, покормите его.
Мэри, покачав головой, вновь зажмурилась.
— У меня и молока-то нет.
— Ну попробуйте! Пожалуйста!
Мэри неуверенно расстегнула сорочку. Ничего не выйдет. Внутри у нее пусто — ни молока, ни воли, ни жизни.
Вдруг малыш засопел, вздохнул, потянулся к ее груди, тычась туда-сюда носиком, и наконец ухватил сосок.
Ошеломленная его упорством, Мэри смотрела, как ребенок жадно сосет.
— Ах ты, черт! — шепнула она.
Доктор Андерберг радостно закивал:
— Как почтовый голубь, вернувшийся домой, правда?
Малыш оставил грудь, поднял сморщенное личико. Они с Мэри уставились друг на друга, как незнакомцы на светском приеме, которых случайно свела судьба. Младенец вновь припал к соску, но уже не отрывал от Мэри глаз. Отвернуться было выше ее сил; под колдовским взглядом ребенка на нее снизошел покой и безмятежность. Вдруг она спохватилась, что рядом стоит доктор.
— Чего он так смотрит на меня? — спросила Мэри.
— Малыши всегда так смотрят. Он вас очень любит.
— Меня?
Детский взгляд был так чист, так безмятежен, что Мэри невольно поддалась его силе; она и ребенок сливались в одно целое. Веки малыша сомкнулись, и Мэри унеслась мыслями далеко-далеко, забыв о пустых кроватях вокруг, о сестрах, о врачах, даже о том, что ее оставил Бог, — обо всем, кроме таинственной новой связи с этим младенцем.
— Что за женщина? — Говард Ламент шагал взад-вперед по палате. — И почему наш малыш у нее?
— У негритянок это обычай, — сухо объяснила Джулия.
— Джулия, негритянки разгуливают в чем мать родила, это не повод брать с них пример. Да и меня ты могла бы спросить!
— Милый, мы же бунтари. — Джулия улыбнулась. — Я не сомневалась, что ты меня поймешь.
Говард задумался. Он стоял посреди палаты, в белых брюках и спортивном пиджаке. Бунтари — почему бы и нет? Нельзя всю жизнь прожить в одном доме, как его отец; они с Джулией увидят мир, как все прочие Ламенты. Его далекий предок бороздил вместе с Куком просторы Тихого океана, прапрадед Говарда, Фредерик Ламент, в 1899 году обосновался в Южной Африке и открыл первый в Грэмстауне велосипедный магазин. Две старшие сестры Говарда последовали за мужьями в Австралию, а его двоюродный брат Невил все время присылал открытки из Непала и Патагонии. Быть Ламентом — значит путешествовать. Да, бунтарство ему по душе.
— До чего цепкий! — рассказывала Мэри доктору Андербергу. — Я зову его Джек-альпинист: он все время карабкается вверх, — она хихикнула, — но, как только взберется, от кормежки его за уши не оттянешь!
От доктора Андерберга не укрылось, что с Мэри Бойд малыш ведет себя иначе, чем с Джулией Ламент, — движения резкие, ручонки цепкие. То ли оттого, что Мэри — женщина крупная и по ее телу путешествовать труднее, то ли малыш таким способом борется за ее внимание. Надо бы подробнее осветить этот вопрос в статье. Между тем стало ясно, что чужой ребенок вернул Мэри желание жить.
— После обеда вы увидите своего маленького, — пообещал доктор.
Во взгляде Мэри читалось недоумение.
— Вашего ребенка, Мэри. Он поправился на сто тринадцать граммов, — напомнил доктор.
— Ах, — Мэри захлопала глазами, — так, по-вашему, он выживет?
Доктор сдвинул брови:
— Конечно, выживет. Вне всякого сомнения. Вот что, — предложил он, — когда вы закончите, давайте его навестим.
Второй раз в жизни увидев сына, Мэри была удручена. В огромном инкубаторе новорожденный казался карликом, вдоль хрупкого позвоночника рос пушок. Ребенок походил на маленького лемура с огромными глазами и тоненькими пальчиками. Сквозь прозрачную, словно луковичная шкурка, кожу просвечивали жутковатые на вид переплетенные сосуды, что поддерживали в нем жизнь. Птенец, а не человек, думала в отчаянии Мэри.