Мама при этих разговорах больше молчала. «Может, меня и крестили во младенчестве, – призналась она однажды, – баба Маня могла и постараться… Там, в Воронцах, церковь-то была. Хотя боялись ведь… дедушка член партии, сама понимаешь. А сейчас уж никого и не осталось, не спросить».
Постепенно Тамарин миссионерский пыл угасал. Тоже мне проповедница, одёргивала она себя. В Церкви без году неделя, а хочешь всего и сразу. Где смирение? Впереди жизнь долгая, авось, Господь и сам папу приведёт. Молилась об этом. «Господи Иисусе Христе, помилуй отца моего Михаила, просвети его ум, коснись сердца, приведи его в Церковь…» Знала, что своими словами тоже можно. Те, из чёрного с золотым крестом молитвослова, не годились – их ведь составили, когда все кругом были крещённые.
Долгой жизни оказалось пять с половиной месяцев. Вывернувший из-за поворота грузовик, в стельку пьяный водитель… Папе ещё пять лет оставалось до пенсии… впрочем, он туда и не собирался. Главный хирург в районной больнице, надёжа и опора, отдыхать некогда.
– Знаешь, Тамарушка, – в Ленкином голосе что-то подрагивало, – всё-таки, по-моему, ты не до конца понимаешь. По-твоему выходит, что отпевание – это как бы награда за хорошее поведение при жизни. Но ты же читала, я ж тебе сколько книжек принесла… Церковь за литургией молится о своих членах, и только в Церкви возможно спасение. Если человек при жизни отверг Христа – значит, он так своей волей распорядился, это его выбор. Как Господь может его насильно к Себе взять?
– То есть папа сейчас в аду, хочешь сказать? – подняла глаза Тамара. А внутри уже понимала: Ленку ей не переспорить.
– Ну… – замялась та. – В общем… Ну, мы ж говорили об этом. Только в земной жизни мы способны прийти к Богу. После смерти это уже невозможно, почитай хотя бы… да кого угодно. Вот и смотри, Михаил Дмитриевич жил без Бога и умер без Бога. Значит, и там он остался без Бога. А существование без Бога – это и есть ад. Ты пойми меня правильно, мне тебя ужасно жалко… я как себя на твоём месте представляю, так всю аж переворачивает. Но мы ведь с тобой христиане, мы ведь не должны сами себя обманывать… И батюшка тебе то же самое скажет. Так что ты лучше о маме молись и о братике… пусть хотя бы они воцерковятся.
– Папа, значит, уже всё… отрезанный ломоть? – на глаза выкатились непрошеные слёзы. – То есть за него и молиться нельзя?
– А толку-то? Молитва – это ж просьба, чтобы Господь человеку помог. А как можно помочь тому, кто эту помощь отвергает? Раз человек отвергал Христа, значит, без Него и остался. Без Его помощи. У нас же не как у католиков, у нас не юридический подход. И хотелось бы грешную душу из ада вытащить, а насильно нельзя.
– А как же… – не сдавалась Тамара. – Я же читала… вот сколько преданий, что участь грешников в аду облегчалась. Их родные молились, а потом в видениях… или во сне…
– Снам верить опасно, – объяснила Ленка. – Во сне тебе и нечистый что хочешь может показать… А про что ты говоришь, про эти предания – так ты не забывай, что эти грешники все были крещеные люди, члены Церкви… только потому молитва близких и сработала…
– А этот… канон мученику Уару? – выдвинула Тамара последний аргумент. – Его ж вроде положено читать за усопших некрещеных… У нас в храме я спрашивала… сейчас закончился, сказали, но на Пятницой должен быть, в «Православном слове»…
– Так там же совсем другое, – печально улыбнулась Ленка. – Его читают по тем, кто готовился принять крещение, но не успел. А не по тому, кто вообще был атеистом.
Всё, оборона рухнула. Крыть больше было нечем. Оставалось лишь признать, что папа, её папа – сейчас в аду, в огне, и ничего, совсем ничего нельзя сделать. Всё Божие милосердие, вся Его любовь – без толку. В горло будто ваты напихали.
– Но почему? Почему сразу в ад? – с трудом выдавила она. – Может, как-то иначе?
– Это у католиков, – отмахнулась Ленка. – Лимб называется. Православное вероучение это отвергает… да и они сами, я читала, в этом уже сомневаются. Объявили частным мнением… Ты пойми, только пребывание с Богом может там оградить душу от бесов… а без Бога они возьмут своё. Я понимаю, ты очень любишь своего папу, он тебе кажется самым добрым, самым лучшим… но помнишь ведь, что все мы грешны. «Несть человек, иже не согрешит». Вот за эти грехи бесы и уцепятся, и потащат к себе…