Она тонет.
Лампёшка не чувствует, как к ней подплывают холодные тела, как её хватают холодные руки. Облака зелёных, как водоросли, волос колышутся в волнах. Смешки, хихиканье:
— Ах, бедняжка, детёныш, утопший детёныш…
Её голову поднимают над водой, её тащат к маяку, на полуостров, и бросают на камни:
— В нашей воде двуногим не место!
Там, у двери своего дома, и лежит теперь Лампёшка, а тем временем в бухте гибнет корабль.
Скала
И, как всегда, на следующий день вновь встаёт солнце. Вода в бухте лежит неподвижно, словно пристыжённая:
— Волны? Да как можно!
— Шторм? — еле слышно шепчет ветер. — Нет-нет, я тут ни при чём!
Он ласкает лицо девочки, будто поглаживая рукой.
— Мама… — Лампёшка приходит в себя. — Мама… Я умерла? — в замешательстве спрашивает она.
Мама у неё в голове тихо смеётся:
— Нет, девочка моя. Ты не умерла.
— Нет? — Лампёшка почти разочарована. — Правда не умерла?
— Правда. Твоё время ещё не пришло. Разве ты не слышишь криков чаек? Не чувствуешь запаха воды? Ты всё ещё здесь.
Лампёшка чует запах солёной воды, слышит ор птиц. В спину ей врезаются камешки, платье мокрое насквозь. Она приоткрывает глаза и сквозь ресницы видит прямо над собой высокую серую башню — маяк, а ещё выше — облака. Она не знает, как сюда попала, но всё остальное помнит.
— Я опоздала, мама.
— Да, милая девочка. Ты опоздала.
— Папа сильно разозлился?
— Да, сильно.
— На меня.
— И на тебя тоже. И на меня. И на себя.
— Но что я могла поделать?! — кричит девочка облакам. — Я так старалась. Правда старалась!
— Знаю. Ты очень смелая.
— Недостаточно смелая.
— Ещё как достаточно! Храбрее моей дочери никого не сыскать. Ну же, вставай, иди в дом. Ещё простудишься тут.
— Да, простужусь, — говорит Лампёшка и на минуту зажмуривается. — Страшно простужусь, а потом умру. И буду с тобой.
Она видит, как мама качает головой.
— Нет, этому не бывать. Вставай, милая.
Лампёшка вздыхает и с трудом поднимается. Она замёрзла, всё тело затекло и покрыто синяками. Девочка ступает на крыльцо и открывает дверь.
— Папа?
В комнате темно, по полу рассыпано содержимое шкафов и ящиков. Дверь печки распахнута, а отцовское кресло опрокинуто и валяется посреди носков, гороха, золы. Самого отца нигде нет, только в закутке, где стоит его кровать, видны скомканные одеяла.
Горох хрустит под ногами. Лампёшка, оскальзываясь, подходит к лестнице.
— Папа? Ты там?
Неужели он взобрался наверх? А как же нога?
Август стоит наверху, опираясь на перила, белые от птичьего помёта, красные от ржавчины. Он всматривается в море. Лампёшка останавливается рядом. Они молчат, мягкий ветер треплет им волосы.
Внизу, привалившись к подножию скалы, что высится посреди бухты, лежит корабль. Льнёт к камням, как хворое дитя к матери. Нос разнесён в щепки, мачты переломаны и торчат во все стороны. Паруса безвольно поникли. Повсюду плавают доски, бочки, обломки корабля. С берега доносятся крики, в порту отчаливают и причаливают шлюпки.
Лампёшку пронизывает ледяной холод, она закусывает губу. Это она виновата. Это всё из-за неё.
Она поднимает глаза на отца. Рыжеватые, уже седеющие волосы, щетина на подбородке. Глаза красные. Неужто всю ночь не спал? Лампёшка пробует украдкой уловить запах его дыхания, но чует только соль и ржавчину. Он ужасно рассержен на неё, это понятно. Может, он больше ни слова ей не скажет, до конца жизни.
Но Август всё же заговаривает с дочерью.
— Слушай меня. — Его голос скрежещет, будто он очень давно им не пользовался. — Запоминай хорошенько. Я всю ночь пытался починить линзу. Механизм линзы.
— Он что, сломался? — удивляется Лампёшка. — Вчера ещё работал.
Она хочет посмотреть, что там такое с линзой, но отец сжимает её руку — крепко.
— Нечего там смотреть! — говорит он. — Слушай. Слушай и повторяй за мной. Мой отец…
— Э-э-э… мой отец… — повторяет Лампёшка.
— Всю ночь пытался…
— Всю ночь пытался…
— Починить линзу.
— Починить линзу. А кому я должна буду это говорить?
— Любому, кто будет задавать вопросы. Починить удалось только к утру, но было уже поздно.
— А… — говорит Лампёшка. — Но…
— Повтори.
— Починить удалось… э-э-э… только к утру, но…
— Было уже поздно.
— …было уже поздно. Но ведь это неправда, механизм работал. Выходит, это враньё?