– Смелая девушка, избалованная! – заметил Асбьерн Поединщик.
– Ха! Да просто воспитатель, видно, был не дурак, научил, как женихов ловить! – с грубоватым неодобрением вставил Ормкель Неспящий Глаз.
– Нет, этому не научишь, это у них бывает врожденное! – просветил Сельви, у которого в доме из пятерых детей было четыре девушки.
– Молчи, медведище, где тебе в девушках разбираться! – поддразнил Ормкеля Эйнар, который находился с ним в состоянии непрерывной словесной войны, временами переходившей в рукопашную.
Эти двое различались решительно во всем: Эйнару было двадцать пять лет, а Ормкелю на двадцать больше, Эйнар был сыном одного из знатнейших родов Аскефьорда и по своему положению мог бы снарядить собственный корабль, а Ормкель, сын одного из старых хирдманов еще Торбранда конунга, осиротел подростком и с тех пор не знал другой семьи, кроме дружины. Эйнар был высоким, худощавым, с продолговатым бледным лицом, которое обычно хранило высокомерно-небрежное выражение, а Ормкель, ниже его на целую голову, но зато вдвое шире в плечах, был краснолиц и выглядел свирепо, даже когда ни на кого не требовалось нападать. Эйнар тщательно следил за собой, носил на поясе красивый гребешок и целый набор изящных вещичек для чистки зубов, ушей и ногтей, а Ормкель месяцами не расчесывал свою русую бороду, зато его светлые, сальные волосы уже заметно поредели и в гребне особо не нуждались. Морщинистый обветренный лоб его наискось пересекал старый шрам, нижний конец которого уходил ниже брови и доставал веко, так что левый глаз у Ормкеля был чуть прикрыт. За это его прозвали сначала Спящим Глазом, но прозвище быстро переменилось. Никому еще не удавалось застигнуть его врасплох, и Ормкеля сына Арне стали звать Неспящим Глазом. За стойкость, преданность и неукротимую ярость в битве он получил серебряную гривну телохранителя, хотя заметно уступал в росте и трем своим товарищам, и самому конунгу. Шагая рядом с рослыми, плечистыми Кетилем Орешником, Гудбрандом Веткой и Асбьерном Поединщиком, Ормкель производил смешное впечатление, но у каждого, кому случалось с ним столкнуться, быстро пропадала охота смеяться. Ормкель считал Эйнара самовлюбленным надменным болваном, а Эйнар Ормкеля – неотесанным наглецом и грубияном, и между ними дня не проходило без перебранки, что давно уже стало привычным развлечением дружины.
Вот и сейчас, уловив, что Эйнар вроде бы стал хвалить невесту, которую кварги якобы «навязывают на шею» Торварду конунгу, Ормкель принялся ее бранить; хирдманы смеялись, но Торвард, которого это касалось, почти не слушал.
– Ну молодая, ну красивая! Но ведь дура! – вдруг бросил Торвард с досадой, но и с большой убежденностью. – Дура ведь, Сельви! Все щебетала, щебетала, а что сказала? Ты сам бы на такой женился? Ну, скажи, женился бы?
Сельви неохотно пожал плечами:
– Если бы я был конунгом, если бы мне было двадцать восемь лет и я бы каждый год ходил в походы, где меня могут убить, не имея ни сына, ни брата… Может, и женился бы.
– Угу! – не раскрывая рта, с издевкой подтвердил Торвард. – И наставлял бы ее, как малого ребенка… Нет, Эйнар, я не про это! – Он заметил ухмылку на лице Эйнара, в которой мысль отражалась достаточно ясно. – Про все остальное! Я опять буду у бьярров или на Зеленых островах, а к вам опять приплывет Бергвид или еще какой-нибудь тролль. И вот вы придете к этой козе и спросите: «Кюна, что нам делать?» А она скажет: «Хочу к маме!» Нужно вам это? Ну, и мне не нужно! Я хочу быть спокоен за свой дом!
– А без наследника ты спокоен? – спросил Халльмунд.
– В случае чего и твои сгодятся, они тоже потомки конунгов. И оба – отличные парни!
– Ерре – год, а Раффе – два! И оба не твои, а мои! То есть наши. – Двухлетний Хравн приходился Халльмунду сыном, а годовалый Бьерн – сводным братом от новой жены отца. – У них только шестое поколение! У меня конунгом был прапрадед, а у Раффе еще дальше! Его детей с твоими снова можно будет женить, какое это родство!
– Ну, все-таки лучше, чем ничего!
– Ну зачем «ничего»? Кто тебе мешает?
– Я сам. Хочу, чтобы была и знатная, и умная, и красивая, – непреклонно ответил Торвард. Он знал, что эта настойчивость вызвана заботой о его же благополучии, и покорно терпел уговоры, которым совершенно не собирался поддаваться.
– Ага! – издевательски одобрил Халльмунд, знавший его вкусы. – А еще чтобы стройная и с рыжими волосами!
– Ну, на этом я не настаиваю! – с великодушной готовностью во всем себе отказать отозвался Торвард. – Нельзя же требовать всего!
Спор в очередной раз зашел в тупик, и вокруг костра воцарилось молчание. Луна уже висела меж темных густых облаков – огромная, полная, круглая, как золотое блюдо, окруженная странным красновато-коричневым сиянием.
– Полночь скоро, – сказал Халльмунд. – Не пора ли спать?
– Ой! – вдруг тихим, каким-то придушенным голосом выдохнул Регне. – По… посмо… три, конунг… Там…
Торвард конунг проследил за его взглядом; вокруг раздалось несколько изумленных вскриков, многие хирдманы вскочили, так что и Торварду пришлось быстро подняться на ноги, чтобы видеть… Видеть то, что к ним приближалось…
Что это такое, поначалу никто не понял. На темной воде моря, в двух-трех перестрелах от берега, вдруг засветилось бледное голубоватое сияние. Оно становилось все сильнее и ярче, словно голубой огонь разгорался прямо на поверхности осеннего моря, прорастал из глубины. Вот столб огня отделился от волн и по воздуху поплыл к берегу. Никто из фьяллей не мог шевельнуться: от столба голубого пламени исходило леденящее, цепенящее сияние, от которого даже воздух в груди замерзал. Только Торвард почти в беспамятстве поднял руку и схватился за свой амулет-торсхаммер, висевший на груди под одеждой. Маленький кремневый молоточек казался горячим, как уголь, давая знать, что рядом нечисть. Его тепло согревало, не давало застыть, как застыли все прочие, и Торвард вполне владел собой, хотя был изумлен и полон острого чувства опасности. Он понимал, что это такое. С самого детства он не раз слышал от матери и от старых ярлов рассказы о Битве Чудовищ и о ее последствиях, но ни разу еще не видел их наяву, и вот ему пришлось убедиться, что это не «лживая сага»!