Развеселившись от этих воспоминаний, Ингитора расстегнула застежки платья, бросила его на сундук и стала развязывать ремешки на башмаках. В дверь заглянула Гленне, за спиной которой маячил несколько смущенный Регне; увидев, что йомфру уже снимает чулки, служанка поспешно вытолкала парня, вышла сама и закрыла за собой дверь. Видимо, посчитала более уместным охранять их покой снаружи.
Ингитора погасила светильник и осторожно заползла под одеяло с другой стороны лежанки. Торвард дышал глубоко и ровно; от него пахло пивом и потом, но это был только его запах, и Ингитора даже сейчас, после всех потрясений этого дня, чувствовала себя счастливой оттого, что он рядом. Ей вспомнилось, как ее провожали из Эльвенэса, – примерно триста лет назад, – как все опасались за ее честь… Поглядели бы на нее сейчас кюна Аста и йомфру Вальборг – как она сама, по доброй воле, забирается в постель Торварда конунга, после того как сама же его раздевала! Да уж, скоро слэттенландцев ждет немало занятных новостей! Она осторожно прикоснулась губами к его горячему плечу, потом отстранилась, стараясь его не потревожить, свернулась клубочком и закрыла глаза, прислушиваясь к его дыханию. Теперь ему нужно спать, а завтра утром все эти ужасы, как ночь, будут уже позади.
Спала она, против собственных ожиданий, крепко и без сновидений, а проснулась от того, что какое-то горячее облако внезапно охватило ее, прядь волос щекотала ей лоб, широкая ладонь лежала на плече, притом проникнув через ворот под рубашку, а от ямки за ухом к горлу и вниз, на грудь по разрезу рубашки сыпалась плотная дорожка из немного колючих, очень знакомых поцелуев. Ингитора ахнула и открыла глаза: Торвард поднял голову. В покойчике было полутемно, но возле маленького дымового окошка под крышей играл яркий солнечный луч, а из-за стены раздавались бодрые, утренние голоса хирдманов.
– Давно мне не случалось так приятно проснуться! – хрипловато спросонья сказал Торвард, и его глаза блестели так же весело, как в те ранние утра в Медном Лесу. – Ну, что, мой свадебный дар принесен, теперь можно…
– Ты с ума сошел! – Ингитора отодвинулась, но тут же в порыве радости крепко обняла его за шею и прижалась к нему, потом опять оттолкнула. – На постели Бергвида, ты знаешь об этом?
– А какая разница? – весело отвечал Торвард, мягко, но настойчиво пытаясь снова уложить ее на подушку и быстро целуя ей висок, ухо, щеку. – Тут теперь все наше!
– Ни за что! – Ингитора упрямо мотала головой, уворачиваясь. – Он нас сглазит, у нас тоже потом детей не будет! Ой! – Подумав о детях, она вспомнила еще и про Одду. – Уже утро, да? Она уже родила? Ты не слышал? Ты давно проснулся?
– Кто? А ну уймись! – Торвард решительно взял ее за плечи и опрокинул опять на подушку. – Ничего я не слышал, я сам только что глаза открыл! И вижу: «валькирия спит на вершине, ясеня гибель играет над ней»…[21] Да будут у нас дети, это уж я тебе обещаю!
– Пусти! – умоляла Ингитора, бессильными руками пытаясь его оттолкнуть, но он целовал ей шею и грудь, уверенно стаскивая рубашку с ее плеч, ничего не желая слушать. – Здесь как в пещере Фафнира, все пропитано ядом! Там, где троллиха, в той развалюхе и то было бы лучше! Ну, пусти!
Торвард все-таки внял непритворной мольбе в ее голосе и поднял голову, переводя дыхание.
– Где троллиха? «Волчья мать»? Где я на коленях вымаливал у тебя хоть один поцелуй, а ты твердила, что я слишком колючий?
– Да ты и сейчас хорош! – Ингитора погладила его по лицу, за прошедшие сутки обросшему черной щетиной. – Зверь благородный! Просто я понимала, что одним поцелуем дело не кончится!
– Уж это наверняка! Нет, правда, а если бы я там настаивал, ты бы…
– Да! Там я уже была в таком восторге от тебя, что согласилась бы на все! Ну, пусти!
– Ну, вот, а я-то, как последний болван, все обольщал тебя своими подвигами! – Польщенный Торвард вздохнул и отпустил ее, а Ингитора торопливо натянула ворот рубашки опять на плечи и схватила свое платье. – И сам не слышал, что несу, потому что смотрел на тебя и думал, как я хочу целовать вот эти ямочки, и здесь, и здесь…
– Да, глупо было обольщать меня подвигами четырехлетней давности! – отбиваясь, с шутливым состраданием воскликнула Ингитора. – Когда… ты у меня на глазах совершал новые, один за другим! Ну, перестань, пусти!
– А кто меня вчера раздевал?
– Я!
– И ты меня не разбудила? – Торвард прямо-таки застонал от досады. – Это просто свинство – дать мне проспать такой прекрасный миг!
– Ты был не в состоянии его оценить!
– Да, правда. Что, я вчера начудил чего-нибудь?
– Да нет, не особенно. Чудишь ты сейчас!
– Да, но сейчас-то я в состоянии оценить…
Первое время из ее попыток одеваться мало что выходило: под предлогом помощи Торвард обнимал ее сзади, целовал в шею и всячески мешал. Но негодование Ингиторы выглядело не слишком натуральным: Торвард опять повеселел, и сама она радовалась тому, что все самое ужасное, кажется, кончилось и они свободны быть счастливыми. Хотя перина Бергвида для этого совсем не подходящее место!
– Слушай, а ведь правда! – вдруг сказал Торвард уже другим голосом, и она опять обернулась, торопливо закалывая застежки на груди, чего ей до этого никак не удавалось сделать.
– Что – правда?
– «Валькирия спит на вершине…» – как в саге! Так и вышло! Я шел по заколдованной стране, нашел прекрасную деву, спящую, правда, не за стеной пламени, а просто под ореховым кустом, но сама она от этого хуже не стала… Разбудил ее, теперь вот собираюсь на ней жениться. Вышло даже еще лучше, чем у Хельги ярла с Эйрой. Правда, я не знаю, как они встретились, но она тогда не жила, а смотрела сны наяву. Да! – вспомнил Торвард. – Что ты мне вчера в святилище говорила про Хельги? Я тогда плохо соображал и ничего не понял.
– Слушай: ты обязан Хельги ярлу смертью отца, но мстить не можешь! – охотно пустилась объяснять Ингитора. – Он был обязан Бергвиду смертью родича, Рагневальда Наковальни, но не смог отомстить, потому что Бергвида убил ты. А значит, ты перехватил у него его законную месть и можешь теперь обменять ее на свою, незаконную. Похищение чужой мести – это тоже как бы месть. Короче, ты теперь можешь считать, что ты ему отомстил, и вы можете помириться.
Торвард помолчал, заново, с ясной головой пытаясь вникнуть в это хитросплетение мысли, где мстительность и великодушие перетекали друг в друга, как тела волкодраконов на старинных узорах.
А Ингитора смотрела на него: теперь, когда из одежды на нем были только золотые браслеты, с распущенными черными волосами и весело блестящими глазами, Торвард как никогда напоминал то ли оборотня, то ли бога. И все хорошее и плохое, что о нем говорили, безо всякого противоречия казалось достоверным.
Чуть погодя он хмыкнул:
– Пусть разбирается кто хочет, но что-то в этом есть! И значит, теперь я смогу с ним помириться. Ты не знаешь, он-то на меня какой-нибудь обиды не держит?
– Да я вовсе его не знаю. Я его никогда не видела, он у нас не бывал.
– Хельги ярл был отличный парень, я его любил. Почти как Роллауга, хотя Роллауг мне все-таки ближе – такой же урод, как я… Ты его не знаешь, Роллауга Хэдмарландского? Еще узнаешь, я его на свадьбу непременно приглашу, он же мой побратим. – Торвард показал ей внутреннюю сторону руки над запястьем, где виднелся маленький белый шрам, оставшийся от обрядового смешения крови. – Только у меня щека рваная, а у него рот зашитый. Ему действительно однажды рот зашили, в прямом смысле, шрамы от проколов остались… Ну, мы про Хельги говорили. Мне было жаль его потерять, Хельги то есть. Узнать бы еще, где он теперь… Вот, а ты говорила, мстить! Какой тролль придумает такую месть!
– А все так и скажут, что это мог придумать только ты! Знаешь… – Ингиторе не в первый раз явилась эта мысль, но раньше она не смела сказать ему об этом. – Ты ведь и правда… сын ведьмы. Не может это никак не сказываться. Я еще там, в Медном Лесу, подозревала, что ты пытаешься меня заворожить. Но… ну и пусть. В здравом уме такого счастья не бывает.
Выбравшись наконец в девичью, она увидела и здесь довольные улыбки: все прошло благополучно. Рядом с Оддой уже лежал запеленатый комочек с красненьким, не больше кулачка, сморщенным личиком.