– Нет, нет! – в отчаянии вскрикнула она. – Ты же обещал!
От звука ее голоса, от вида ее испуганно-порывистых движений, отчуждения, отразившегося на лице, он словно бы опомнился. Тяжело дыша, он смотрел на нее с каким-то мучительным усилием, тревогой, тоской.
– Нет, только… только не бойся меня! – взмолился он, словно торопясь исправить сделанную ошибку, порываясь и не смея протянуть к ней руки, и она видела, что это уже не тот страстный порыв.
Ингитора снова села, стараясь успокоиться. Он сделал шаг к ней и вдруг встал на колени, глядя на нее снизу вверх с выражением преданности, мольбы и мучительного усилия передать ей свое чувство.
– Только не бойся меня! – горячо, хрипловато от волнения просил он, сперва робко накрыв своей широкой ладонью ее сложенные руки, потом все крепче их сжимая. – Не бойся, я ничего тебе не сделаю! Мне так нравится, когда ты мне улыбаешься, и я не хотел бы все испортить из-за того, что я такой… Ну, что я могу поделать, когда тут передо мной такое чудо ходит, белое и нежное, как сливки, и сладкое, как мед, во мне все кипит и рвется, я сам не соображаю… Не бойся меня, мне нужно… То, что я хочу, можно только по доброй воле дать. Мне нужна любовь, а если силой, это та же драка, понимаешь? Пообещай мне любовь и делай со мной что хочешь. Я лбом чужие кулаки ломал, но перед тобой я беспомощен, потому что ты… Только не отталкивай меня.
Он говорил быстро, горячо, страстно, сбивчиво и не слишком внятно, но Ингитора именно сейчас вдруг стала понимать природу того чувства, которое к ней и раньше питали многие. Она боялась его силы, перед которой была беспомощна, но само влечение его сильного тела налагало на него оковы и отдавало в ее власть. Стихия битвы, в которой он жил, для равновесия требовала стихии любви; он сам только сейчас понял свою пожизненную жадность к тому и другому, но и Ингитора вдруг поняла его. Возле самого ее лица было это лицо с лихорадочно блестящими глазами; его широкие, теплые, жесткие от мозолей руки так страстно и так бережно, точно хрупкую драгоценность, сжимали ее тонкие белые пальцы. И вся ее внутренняя сила единым потоком вдруг устремилась ему навстречу; блаженство слияния этих двух стихий вдруг приоткрылось ей. Впервые она встретила человека, в котором мужская природа битвы была выражена так полно и ярко, и оттого только сейчас в ней пробудилась ее женская природа, стихия любви.
Он положил голову ей на колени, словно взывая к милосердию, и Ингитора дрожала от волнения и уже не помнила о своем страхе: он опять переменился, опять стал другим. Понимая, что опять тянется к огню, она все же не могла удержаться и ласково провела пальцем по его красивой густой брови, погладила его по лицу, чувствуя какую-то боязливую, пронзительную, привязывающую нежность к этому опасному зверю, который так отчаянно старался совладать сам с собой.
– Ну, уймись! – тихо попросила она. – И троллиха, и ты – слишком много жаждущих моей крови за один раз!
– Ты на меня не сердишься? – Он поднял голову и с надеждой посмотрел на нее. – Ну, родился я таким, что я с этим сделаю?
– Я не сержусь, но ты должен понимать…
– Я все понимаю! – заверил он. – Я не слепой, я вижу, что ты такое и чего стоит твоя честь! Но… Клянусь Фрейром… Были бы мы не в лесу, а где-нибудь среди людей… Я бы себя вел иначе.
– Скромнее? – недоверчиво уточнила Ингитора.
– Наоборот! – многозначительно возразил он. – Среди людей я знал бы: пока девушка не зовет на помощь, ей все нравится!
– Отойди!
Смеясь, он поднялся и отошел назад к своей лежанке. «Случалось», дескать! Ингитора ответила ему слегка пренебрежительной усмешкой. В нем было много достоинств, но самоуверенности тоже много. Хотя это оказался именно тот случай, когда очень нелегко провести границу между самоуверенностью и законной верой в себя.
– Ну-ну! – с насмешливым поощрением сказала она. – Попробовал бы… Я, знаешь ли, считалась лучшей невестой в нашей округе. Самой богатой, знатной… С нами жаждала породниться пропасть народу. Так что меня уже не-од-но-кра-тно пытались обольщать. Я знаю, как это делается. Но на их беду я оказалась не только красивой, но еще и умной. И никто пока еще не преуспел.
Она еще не знала, что он почти преуспел в тот миг, когда попросил у нее гребень, а она дала. А любопытно было бы поглядеть, как бы он вел себя, если бы они познакомились, как знакомятся с невестами потомки Ярла. На тинге, на пиру…
– Где-нибудь на тинге ты бы меня и не заметил, – сказала она, потому что не могла вообразить его, с такими же глазами, – и толпу вокруг.
– Я бы не заметил? – Он чуть ли не оскорбился. – Да если бы я плыл на корабле, а ты бы стояла на берегу, я бы за борт выпал! А жених-то у тебя был? – очень заинтересованно спросил он.
– Был. Даже не один. Сначала мать пыталась выдать меня замуж. Мой отец погиб, а брата, чтобы мстить за него, у меня нет, и один человек вызвался это сделать, если я выйду за него. Но он мне совсем не нравился.
– И что ты с ним сделала?
– Я сбежала из дома.
– Так вот почему ты здесь оказалась! – с торжеством воскликнул Аск, словно она наконец-то выдала главную тайну. Ингитора чувствовала, что до этого уже недалеко, но не могла остановиться и засмеялась:
– Да нет же! Это было уже давно. – Ей и правда казалось, что с тех пор прошло лет пять. – Потом у меня завелся еще один жених.
– И тоже обещал отомстить?
– А как ты догадался?
– А у тебя на лице написано, что если ты чего-то хочешь, так не отступишь, пока своего не добьешься.
– Это плохо? – с беспокойством спросила Ингитора, уже понимавшая, что ее целеустремленность никому ничего хорошего не принесла.
– Это здорово. Если бы ты была парнем, я бы взял тебя в дружину. Хотя ты и визжишь иногда очень громко, но это с непривычки. Это пройдет.
Ингитора засмеялась: она стыдилась своего дикого визга при виде троллихи, но все же приятно, когда тебя приглашают в дружину.
– Ты пошла бы ко мне? – спросил он так, будто это имело самое прямое жизненное значение.
– Да. Ты, кажется, подходящий вожак. Ты умеешь бить троллей и даже варить похлебку из лягушек, так что твоя дружина не умрет с голоду! А почему ты один?
Этот последний вопрос Ингитора задала неожиданно для себя: эти несколько дней они не расспрашивали друг друга, по молчаливому уговору уважая чужие тайны, но сейчас все преграды с грохотом рушились и уже не казалось, что спрашивать о чем-то нельзя. По всей повадке Аска было видно, что он человек не простой, и даже не золотые браслеты служили тому главным подтверждением. По всему выходило, что он всегда сам решал, что ему делать, и ни у кого не обязан был спрашивать разрешения. Во всем его поведении сказывалась привычка думать о других и даже за других: Ингитора сейчас составляла всю его «дружину», и он как нечто естественное принимал, что должен обеспечивать ее едой и всяким удобством, возможном в этом лесу. Понимая, что перед ним знатная девушка с белыми нежными руками, не приученная заботиться о себе, он делал все то, что делал бы слуга – добывал и готовил ей еду, резал еловый лапник и траву, чтобы устроить ей лежанку, разводил огонь, – и при всем этом оставался вожаком в их крошечном отряде. Признавая в ней знатную деву, он, однако, не стеснялся давать ей мелкие поручения вроде «отнеси к костру» или «достань у меня соль из мешка», то есть привык, что все вокруг выполняют его распоряжения, а ему самому не приказывает никто. Что, в общем, не удивительно для человека, способного быть достойным врагом или равноправным союзником эриннскому ригу… Такие люди ходят в походы с дружиной и с собственным знаменосцем, и должна быть какая-то очень весомая причина, по которой бы он оказался совсем один в глуши чужой земли.