– Н-да! – Торвард приподнял один из мокрых окровавленных лоскутов, которые совсем недавно были его рубахой. – Не везет моей одежде в этом походе. Одну рубашку я сам разорвал в священном безумии берсерка, вторая доблестно погибла в битве… А иголка у тебя есть? Запасных штанов я не прихватил.
– Иголка есть. – Ингитора посмотрела на бронзовую трубочку игольника, висевшую на груди под застежкой платья. Он висел там больше ради обычая и для красоты, но внутри что-то и правда болталось. – А вот нитка – не знаю. Но это зашить невозможно!
– Но ту старую рубаху ведь можно. «Железная рубашка» – дело хорошее, но ходить только в ней как-то немного не того… если в приличное место.
– Да уж пожалуй!
К счастью, нитки отыскались в мешке Халльгерд, а зашить простой шов Ингиторе было вполне по силам (хотя, конечно, с рукодельницей йомфру Вальборг ей не равняться). Этому она обучилась еще у бабушки, фру Асбьерг, в шестилетнем возрасте, пока еще не знала, что ее сила будет не в рукоделии. И смотри ж ты, пригодилось! От бабушки же она переняла выражение «как Фрида с хутора», которым строгая и деловитая фру Асбьерг обозначала всякую бестолковость, суетливость и неотесанность. Любопытно, что сказала бы она, если бы увидела сейчас свою внучку? Конечно, фру Асбьерг похвалила бы ее усердие, даже навык в обращении с иголкой, сохранившийся прочно, как прочно все, усвоенное в раннем детстве, но что она сказала бы о том, что Ингитора зашивает штаны своего кровного врага, когда он лежит рядом только в той одежде, в которой родился, и рассуждает… Нет, лучше его не слушать!
Уже почти на ощупь она трудилась изо всех сил, зашивая длинные разрывы на штанах, покрытых засохшей кровью: стирать и сушить их было некогда. От неровных швов штаны стали уже и вообще приобрели такой вид, что впору или нищему бродяге… или великому герою после подвига!
– Ну, ничего! – одобрил Торвард, когда она подала ему рубаху с длинным швом от ворота до пояса. – Теперь уже темно, никто не увидит. А отец на меня не обидится.
– Ты что, прямо сейчас хочешь идти?!
– А то!
– Хоть до утра…
– А что, призраки выходят утром?
– Ну, до завтрашней ночи. Ты же на ногах не стоишь!
– А вот посмотрим! Ты что же, хочешь, чтобы я сутки валялся на этой дивной травке возле самого кургана и махал ему ручкой! Нет уж! Если я уж здесь, то теперь я успокоюсь только тогда, когда Дракон Битвы будет у меня! Я упрямый! Ты меня еще не знаешь! – сказал он и встал.
Близилась полночь. Вставала полная луна. Ингитора уже не спорила, а только стояла, прижавшись к Торварду и сжимая его руку. Сердце в ней билось странно: глубоко и медленно, и она понимала, почему это так. Землю и обыденную жизнь они оставили далеко позади: по рунному мосту, по стволу Мирового Ясеня они перешли на иные уровни бытия, и теперь вокруг них разворачивалась живая сага. Они перешли в то пространство, где жили, живут и вечно будут жить Сигурд и Брюнхильд, заново осуществляя подвиг своих судеб, как зима и весна ежегодно осуществляются заново.
В долине властвовала тьма, такая же, что была до начала времен, когда весь мир состоял из зияющей бездны. Дагейда сидела на земле над телом Жадного, закрыв руками лицо, неподвижная и неживая, как камень среди камней. Иногда она, словно проснувшись, опускала руки, зарывала тонкие пальцы в густую, но холодную, мертвую шерсть, слипшуюся от засохшей крови. Вокруг нее царила пустота, еще более безнадежная, чем тридцать лет назад, в тот первый день, когда она проснулась в пустой пещере и поняла, что ни отца, ни матери у нее больше нет. Тогда Жадный пришел к ней, ткнулся носом, пробудил от оцепенения. Теперь к ней некому прийти.
– Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… – беззвучно шептала она, и крупные слезы ползли по ее лицу из-под опущенных век.
За всю свою странную жизнь она знала привязанность только к одному живому существу. Утратив его, она утратила весь мир. Она даже не вспоминала о тех двоих, которые сделали это. Она не думала ни о кургане Торбранда конунга, ни о Драконе Битвы, ни о Драконе Судьбы, который был так близко. Все сделалось ей безразлично. Кроме одного – холодного тела того единственного существа, которое когда-то дарило ей тепло.
Глава 6
В путь они пустились перед полуночью. Луна заливала долину ярким белым светом, дорогу было хорошо видно, но земля казалась ненадежной, как лед, и они шли медленно, с какой-то невольной торжественностью. Из-за этого не покидало впечатление, что идут они очень долго и далеко – в том таинственном царстве, в которое они вступили, длина дорог измеряется совсем иначе. Чувство времени они утратили: оно рассеялось и пропало в лунном свете.
Приблизившись к подножию кургана, они остановились в трех шагах. Торвард рассматривал курган, насыпанный так, как испокон веков делалось в племени фьяллей, и в лунном свете каждая ложбинка на его боках, камень на вершине и трава на склоне казались ему знакомыми, как будто он уже бывал здесь. Так может человек смотреть на дерновую крышу родного дома, который покинул много лет назад, но не забыл. Торвард столько думал об этом кургане, так часто воображал его себе, и теперь ему не верилось, что перед ним не мечта и не виденье.
Нагнувшись, он провел ладонью по земле, по траве у подножия кургана. Они показались ему теплыми, чуть влажными от лесной сырости. Нет, это не мечта. Это действительно дом, новый дом его отца, в котором его, Торварда, встретят так же, как встречали прежде, когда он возвращался из похода в Аскегорд, украсив род новой славой. И опять он, за пять лет привыкший быть главой рода, ощущал себя юношей, подростком, мальчиком перед лицом зрелого, прославленного, строгого отца, начавшего седеть уже в тот год, когда Торвард только появился на свет. Он забыл, о чем хотел здесь попросить, забыл о мече, но помнил об Ингиторе, державшейся за его руку, и у него было чувство, что он привел к отцу свою невесту, чтобы получить благословение своей новой жизни.
Ингитору наполняли схожие чувства. Она знала, что все связано – если она сумеет вызвать дух Торбранда конунга, это будет означать, что его род принимает ее. Что верхний мир позволяет ей забыть все, что их разделяло: теперь, в Палатах Павших, его отец и ее отец, при всем их прижизненном несходстве, – одно.
– Теперь пора! – прошептала Ингитора и, оторвавшись от Торварда, ступила на склон кургана.
Поднявшись на вершину, она остановилась перед камнем и провела рукой по резной поверхности. В свете луны разобрать руны было нелегко, и она просто водила по сложно переплетенным лентам узора, словно хотела пальцами прочитать и впитать начертанное здесь заклятье вечной памяти и славы. Торвард тоже поднялся по склону и встал рядом с ней. Он не знал, что сказать: даже в мыслях он не находил слов, но вся его внутренняя сила сейчас собралась в единый поток, и этот поток стремился через пропасть туда, где жил дух его отца. Он давно шел к нему и теперь находился совсем рядом: только тонкая пелена лунного света разделяла их, и он знал – достаточно одного слова, и ворота раскроются перед тем, у кого долгая дорога уже позади.
Ингитора опустилась на колени перед камнем, отцепила с груди «волшебную косточку» и принялась, медленно напевая, царапать руны, те же самые, что однажды открыли ей ворота в пространство кургана: