– Перестань разорять мои оружейные, Торвард конунг! – взмолился сам Вигмар на второй день, понаблюдав за одним таким поединком. – Ты нас не обманешь. Я знаю , что за меч у тебя в руках. Я не спрашиваю , я сам говорю тебе: если он только что вырос из земли, чтобы снова сражаться, то его обновленная сила слишком превосходит простое оружие.
– Да, ты прав! – весело согласился Торвард, ожидания которого Дракон Битвы далеко превосходил. – У меня такого меча никогда не было. Он похож… похож на прямую дорогу, по которой вся твоя сила изливается из сердца одним сплошным потоком! А значит…
– А значит, Дракон Битвы – это ты ! – сказал умный Вигмар хёвдинг.
И Торвард не стал с ним спорить.
Но, правда, в рукопашной борьбе, которую Торвард любил даже больше, Вигмаровым домочадцам тоже не слишком повезло. Уже через три дня Ингитора, выйдя в полдень во двор, услышала, как Торвард с веселым сочувствием говорит Вигмару:
– Хотел бы я тебя порадовать, Вигмар хёвдинг, но не выходит. Твои сыновья боятся конунгов! Странно – мне рассказывали, что ты-то их никогда не боялся! А твои сыновья боятся! Каждый из них считает себя побежденным еще до того, как я к нему прикоснусь, а я это чувствую – ну, другого исхода и быть не может!
– А может, это ты считаешь себя победившим еще до того, как к тебе прикоснутся, и они это чувствуют? – вполне невозмутимо ответил Вигмар, хотя в глазах его не отразилось ничего похожего на удовольствие. – Как ты думаешь, йомфру?
– Боюсь, не очень-то ты вежлив с хозяевами, Торвард конунг! – с мягким укором заметила Ингитора.
– Ты находишь? – Торвард с выразительным недоверием поднял брови.
Он стоял перед ней именно таким, каким его часто видел Аскефьорд – полуголый, разгоряченный, с блестящими от пота плечами, с веселой улыбкой на лице, где знаменитый шрам казался продолжением рта, с распустившейся с правой стороны косой и тесемкой от нее, чудом зацепившейся за пояс!
– Конунг непобедим! – пылко воскликнул Арне, пятнадцатилетний, один из младших Вигмаровых сыновей, проникшийся к Торварду восторженной преданностью и явно мечтавший стать таким же. – Он благословлен Одином, его никому не одолеть!
– Ерунда! – дружески заверил его Торвард. – Этой зимой меня опрокинул один лысый бонд с Кривой речки. Ну, допустим, я поскользнулся, но он-то ведь не поскользнулся, а земля у нас под ногами была одна и та же! Когда тебе свернут шею, оправдываться будет поздно!
Он свободно мог рассказать о том, о чем многие другие предпочли бы умолчать – и в этом тоже сказывалась сила, которая делала его тем, кем он был, и благодаря которой даже опозоренные им Вигмаровы сыновья, стоявшие вокруг, смотрели на него со смущением, но без обиды.
– А не хочешь ли попробовать со мной? – предложил Вигмар. – Ручаюсь, что меня конунги не пугают!
– Нет, Вигмар хёвдинг! – серьезно ответил Торвард. – Ты лет на тридцать меня старше, и в любом случае исход нашего поединка не сделает мне чести.
В это время Эрнвиг, высокий и жилистый парень лет двадцати четырех, видя, что гость занят беседой, стал тихо подкрадываться к нему сзади. Может быть, в глазах Ингиторы что-то отразилось, а может, он и сам услышал – но Торвард, не обернувшись, внезапно сделал какой-то быстрый выпад, так что Ингитора не успела даже уследить, а Эрнвиг уже катился по земле под смех мужчин – и веселее всех смеялся сам Торвард.
Но не всегда он был так добродушен. Из Вигмаровых сыновей Ингиторе больше всех нравился Вальгейр по прозвищу Скальд – высокий, приятный парень лет двадцати, с целым облаком красиво вьющихся золотистых волос, младший сын покойной Рагны-Гейды и отцовский любимец. Во взгляде его светился ум, а Ингиторе он очень обрадовался, приветствуя в ней не только красивую девушку, но и другого скальда, который разделял его непонятное прочим пристрастие подбирать созвучия. Они нередко беседовали, сидя вдвоем, но уже к вечеру третьего дня под глазом Вальгейра, которого тоже звали во двор «поразмяться», появился красивый синяк, поставленный мощным смуглым кулаком Торварда конунга. Ингитора подозревала, что вышло это не случайно, а Торвард и не думал это отрицать.
– Зато теперь ты будешь вспоминать обо мне каждый раз, когда он опять позовет тебя в уголок побеседовать о висах Виндира Ядовитого Языка! – невозмутимо отвечал он.
– Но ведь он – жених Хильды Отважной! Неужели ты ревнуешь? – Ингитора все-таки считала это шуткой, хотя и довольно жестокой.
– А то как же! – без малейшей шутливости отвечал Торвард. – Я – мужчина, мне можно. А ты не смей! Пожалуй, имеет смысл объявить им, что ты моя невеста. И намекнуть, что на ночь нас можно укладывать в отдельный покойчик.
– У квиттов нет такого обычая! – ответила несколько возмущенная Ингитора. – У них терпят до свадьбы!
– А у фьяллей есть!
Ингитора негодовала, но всерьез сердиться на него за все это не могла. Торвард наслаждался ее ласками до самозабвения, у него даже лицо становилось другое, словно из глубин его существа всплывала какая-то иная стихия и захватывала его целиком. Зверя, рычащего в свирепой страсти, в которой выходила наружу его возрождающаяся сила, больше не было: близость души и духа очистила темный поток и поддерживала равновесие его внутренней вселенной. Но поэтому же все существо его требовало полного слияния с обожаемым существом, и в этом он был совершенно прав. Любовь к Ингиторе стала естественной частью его любви к жизни, такой же пылкой и страстной, как и все его жизненные проявления; любовь стала драгоценнейшей частью его мира, и он никогда не уставал ее выражать. Притом его не волновало, где это происходит и кто на это смотрит: для него существовала только Ингитора. Он ничуть не смущался обнимать ее при домочадцах Вигмара, а в лесу, куда они выходили погулять, каждый куст казался ему вполне пригодным брачным покоем, так что после двух прогулок Ингитора их прекратила. Торвард слишком хорошо знал, чего хочет, а за свою стойкость ей трудно было поручиться, но торопиться не стоило. Дом Вигмара Лисицы служил как бы мостом между зачарованным лесом, где они с Торвардом встретились как единственные люди на земле, и большим человеческим миром, где им предстояло жить. Она снова вспомнила о существовании человеческого мира, и с его порядками приходилось считаться. Их ждало еще немало сложностей, и было совершенно неизвестно, когда они смогут справить свою свадьбу. А сидеть на собственной свадьбе уже «в счастливом ожидании» Ингитора считала недопустимым хотя бы ради чести самого будущего ребенка. Торвард клялся, что по законам Фьялленланда обручение дает жениху все права мужа и ребенок считается законным, даже если успеет родиться до свадьбы, но Ингитора не поддавалась.
– Во-первых, ни один фьялль еще не знает о нашем обручении! – говорила она. – Сам же говоришь: наши дети будут конунгами Фьялленланда, а значит, сомнения в чести матери им не нужны! Они и так от нас хорошенькое наследство получат: отец – убийца деда по матери, прямо тебе «Вельсунг-сага»! Ладно бы мы с тобой встретились и обручились, как все разумные люди: на тинге где-нибудь! Но после того, что между нами произошло в последний год! Весь Морской Путь заговорит, что моя месть тебе кончилась беременностью, после того как я погуляла наедине с тобой по лесам! Пойдут слухи, что я взяла у тебя твое обручье за выкуп не родовой, а женской чести! Нет уж! Сначала мы с тобой помиримся при свидетелях, ты мне выдашь марку золота за отца, а потом уже будет мое приданое – а потом все остальное! И наши дети будут знать, что их родовая честь ограждена с обеих сторон!