— Сдаюсь! Сдаюсь! Не убивайте! — мать твою, полковую шлюху, на кой чорт ты мне сдался?..
Выдернул револьвер, и решил, что без оружия он мне не опасен, отдал взад винтовку, со штыка его отпустил, и, наготове пистоль держа, высунулся, к стенке дятла этого прижимая. А там наши, ну, драгуны, бегут, трое, морды злющие, один уже ружье поднял. Орать пришлось:
— Стаять, казлы! Не смей стрелять, этот в плен сдался!
Ну, боялся я, что шмальнет, сдуру‑то. Нет, обошлось. Подбежали, смотрю — один унтер. Тут же я ему — по стойке чуть малость встал, козырнул — и сдал трофея. Тот только номер мой спросил, да и дальше отправил. Ну, а мое дело какое, мое дело глупое, стреляй — беги. Трофеи собирать не выйдет — тут же пришьют уклонение от боя и мародерство, как ни крути. Сунул револьвер в карман, да и дальше рванул…
К вечеру мы уже контролировали бОльшую часть укреплений на хребте. Потери были страшные, с обеих сторон, как мне кажется. Пришлось немало пострелять и покидать гранаты, я даже беспокоиться и экономить начал, но уж лучше так, чем в рукопашную. Нас тоже засыпали пулями и гранатами, мне осколок впился в левую руку, матерясь выдернул зубами, но это мелочи, в основном везло. Оставалась последняя 'ниточка' на гребне — дальше только какие‑то укрепления вниз по валашксому склону. На соседней стороне дороги вроде уже закончили, там каким‑то чортом рванул арсенал, или что‑то вроде того — жахнуло по — взрослому, аж дрожь прошла — и гриб поднялся внушительный. А мы тут завязли, защитники этой последней линии, видно уже поняв, что им крышка, отбивались на всю зарплату, не жалея боекомплекта. Но это их и подвело, наверное, вскоре огонь стал слабеть, гранаты летели все реже, не для заградительного действия, а по делу, цельно. А дальше им пришел каюк — заухали с дороги наши минометы, и вскоре, пристрелявшись, самоварники устроили на вражеской позиции натуральные содом, и, возможно, с гоморрою. Как они это со своими каракатицами смогли сделать, не знаю, но взрывы шли один за другим, словно с василька лупили. И с последним залпом, дымовыми, нас подняли в атаку.
Я выкарабкался вместе со всеми, и рванул вперед, вдоль невысокого уступчика. До траншеи оставалось метров пятнадцать, когда что‑то грохнуло за спиной, и земля как‑то смешно закрутилась, потом по ушам ударила какая‑то невыносимо громкая свистящая и звенящая тишина, и все выключилось.
Не везет — или, наоборот, везет — это как посмотреть. Как мне давно, еще в той жизни сказала однажды моя адвокат — 'Если человек фартовый — то это навсегда. Главное — это понять — в чем фарт'.
Контузило, уже выходит, в третий раз. И в третий раз — без серьезных повреждений шкуры и нутра. Да и вообще, контузия не сильная. Как мне потом, уже в санчасти рассказали, это таки была пушка. Та самая, картечница, фланкирующего огня. Они во всех укреплениях тут есть. Ну и вот в этом, тоже. Мне, выходит, опять повезло — я первый пробежал, и на меня стрелок гашетку и дернул. Те, кто за мной шел, выходит, словили картечи — а мне все ерунда, только что оглушило, да по склону дульными газами бросило. Ерунда, так и сказать. Но из строя временно выбыл — даже сейчас, как пришел в себя — тошнит, голова кружится, и звуки то пропадают, то исчезают, то снова не слышно ничего, то громко, как в колодец. Лучше всего — слушать рассказы, отвернувшись и тряпкой уши прикрыв. Слышно не все, но так комфортней.
А рассказывал длинный, перемотанный бинтами, драгун. Как взяли и эту линию, после того, как злющие за потерю товарищей огнеметчики в пять секунд изжарили ДОТ с пушкой, как пошли дальше, и рогатки с проволокой разметали огнем артиллерии. Как зачищали погреба и потерны — драгунский ротмистр, потеряв половину людей, приказал пленных не брать вообще, и боезапаса не жалеть. В общем — виктория, в полном виде, как оно есть. Взяли мы таки погребок. Кровью умылися, но взяли. Перевал, сука, наш.