Ну а самое главное, что напрягало — это, конечно… все остальное. То есть все вокруг — солнце, воздух, трава, ветер, запахи… и вообще… все.
Ладно, допустим, что с погодой что-то случилось… хотя что бы не случилось — там, где я был — трава уже пожухла… да и не было там никогда такого! Нет, тогда не так — ну, если совсем уже невероятно — меня перевезли (нахрена?) куда-то гораздо южнее (куда?) где тоже идет война (конечно, а как же — специально устроили и меня туда в бессознанке увезли… давай, давай, жги далее!), и там не нашлось лучшего укрепления чем этот старинный форт, но на беду у наступавших были пушки, и… В общем, если уж совсем глубоко засунуть голову в песок — то и при таком варианте выходило непонятно.
И опять же — воздух. Влажность не та совсем, сухо слишком. Я это хорошо чувствую, с Гатчины в Питер приедешь, особенно в порт — и то ощущаешь, а уж тут… Слишком сухо для средней полосы, да еще осени. И чего-то не хватает для нормальной общей картины… А, точно — запаха солярки нет. Хотя в этом разнесенном вдрызг музее он, пожалуй, и был бы неуместен… вот только все остальное должно сочетаться с запахом недогорелой в двигателях солярки. Да и самих двигателей не слыхать. Совсем. Вообще тишина. Ну, правда что — может, эт меня чем контузило, звон-то в ушах был — так может теперь и слышу не очень, тут так не поймешь.
Спустя немного времени, я сделал передышку, у обнаруженного в углу двора, в понижении, какого-то то ли колодца, то ли родничка — верх его был разрушен близким взрывом, но сам источник не засыпало. Рядом валялось не особо и сильно издырявленное ведерко, (причем не жестяное, а из медного листа — вот ведь эстеты!) с куском веревки, и торчал огрызок беленой стены, давая тень. Лучшего места для передышки не найти, тем более что на солнцепеке голова просто раскалывается от боли.
Надо бы еще осмотреться, искать еще, какие-то детали, чтобы понять, что все-таки происходит…
Ну, тут положим, все прибрано — в смысле, сначала тут трофейщики порезвились, а потом санитарная команда трупы прибрала — а трупов, судя по всему было ой как немало… вот, кстати, тоже. Не воюют так. Чтоб вот столько. Это только если ты повстанец и борец за демократию и свободу — можно. Но у нас вроде никаких борцов не намечалось, да еще с пушками. Но и то тут через край — видел в цитадели казарму, или погреб артиллерийский, так там, похоже, прямо на месте, причем, судя по валяющимся всяким вещам, штатских — и много. Вещи причем… очки сломанные, кукла. Нехорошо в общем выходило. Так не бывает сейчас. Больно уж черевато.
…Опаньки. А ведь черевато — для меня в первую очередь. Ведь я со всех сторон — или свидетель, или исполнитель — в общем, какая разница — повод меня прихлопнуть есть у любого. А я тут в тенечке нежусь…
Рискнул, подобравшись, осторожно выглянуть поверх вала, выбрав место, чтоб солнышко светило со спины, но при том я был в тени от выступа стены и не маячил силуэтом. Как это там было? — «Научили Бумбараша австрийские пули и прыгать зайцем, и падать камнем, и катиться под гору колобком, и, втискивая голову меж кочек, ползти ящерицей.» Мне, конечно, до того Бумбараша… но тоже немножко масла в башке есть… хоть и трещит, проклятая.
…Эге. Вон оно как.
За стенами открывался совершенно неуместный вид. Неуместный для меня, для моей, героически борющейся с реальностью логики. Сколько хватало глаз — несильно всхолмленная степь, да не выжженная, не сухая или пожухлая, а вполне себе полнотравная, зеленая. Трава от ветерка волнами ходит, переливается. Высокая трава, не в пояс даже, а почти по грудь, как отсюда кажется. Небольшие группы кустарников, деревьев совсем немного — вдоль балочки, где, скорее всего, протекает речушка. И над всем этим голубое небо и яркое солнце.
Логика тяжело вздохнула, и надув губки бантиком, отвернулась.
Еще вокруг форта был… поселок, городком это назвать, пожалуй, не выйдет. Именно — «был». Тут постарались не только артиллеристы, но и огнеметчики — от домов остались только обугленные стены.