И вот, трясемся мы на телегах в сторону реки, уже второй день, сопровождая обломки, и здоровенный ящик с опечатанным пакетом документов. А в этом же ящике — и мои бумаги, тоже запечатанные, пусть и не так строго, не полдесятка грозных сургучей, а всего лишь бумажка с ротной печатью. И ключ от ящика у меня в кармане, вместе с обязанностью его дважды в сутки проверять, и выставлять на стоянках у него отдельного часового. Это из минусов, если можно считать за минус. Из плюсов, кроме того, что мы уехали от войны, еще грозное письмо, по которому у нас нет проблем ни с ночлегом, ни с лошадьми, и нехилые командировочные на пропитание и «прочие нужды». Прочие нужды учится оформлять Борька. Как ему лычку дали, так он аж расцвел. На человека стал похож, толстая абизяна. Как и зависть у Коли. Ну, что поделать — шалопаям, пусть и весьма умелым и талантливым, лычки не дают! Даже на второе отделение поставил не его, а Бака, старшего расчета одной из полуторок. К Боре в отделение добавил второго командира расчета — Оржи. Пушки мы сдали, а ребята эти дельные, правильные, и умелые весьма. Как ни крути, лычка в ближайшее время Коле не светит, без боев он-то как раз карьеру не сделает. Да и не подняться ему выше ефрейтора, не командир он, ну никак. Так что — пусть завидует, его проблемы. И то сказать — еще вопрос, кому проще, ему, или мне, с непонятным положением временного комвзода. А Борьке учиться надо, полгольдена в день на всю нашу ораву списать дело не самое простое, пусчай привыкает, командиру без этого — никак невозможно.
На четвертые сутки добрались до того самого лагеря, где проходили подготовку. Лагерь не уменьшился, но изменился. Половина — госпиталь, половина — учебка. Неправильно, конечно, моральный дух пушечного мяса не поднимает ни разрастающееся кладбище, ни калеки, коих регулярно оправляют в тыл, ни рассказы выздоравливающих. С другой стороны — выздоравливающими, особенно сержантами и офицерами, тут же разбавляют мычащее стадо новобранцев, кое-как доводя до условно-боеспособного состояния зеленые роты. Тут мы зависли еще на сутки — пароход ходит по расписанию, и даже грозная бумага с автографом самого Бальта Луррского не может этого изменить. Разве что нас загрузят в первую очередь, оставив кого-то из калек дожидаться следующего парохода. Хотя, может, и всем места хватит, баржи-то большие и обратно порожняком идут.
Тут-то нам повезло — нашелся наш Хумос. Прибежал, голоса знакомые заслышав. Однако — тоже уже ефрейтор, с лычкой. Как выяснилось — успел отличиться, взяли его, дурака, с собой господа-офицеры на пикничок с девками деревенскими, надоело им, вишь, в селе, развеяться захотелось. Ну, дрова колоть, воду таскать и все такое — солдатик нужен. Не господам же офицерам этим заниматься. Хумос, мало что дурак, но парень сообразительный, отказываться не стал — и наелся господской еды вдоволь, и девки, когда господа офицеры изволили перепиться и уснуть, без внимания его не оставили. Кабы не девки, точнее одна из них, совсем уж ненасытная, он бы тоже с обжору спать завалился. И зарезали бы всех там эти валашские погранцы. Ободранные, голодные, они отступали от перевалов, винтовки уже давно побросали за ненадобностью — патронов нет, нести силы кончились, остались с револьвером да тесаками. Только револьвер, на их беду, осечку дал — видать, подмочили патроны, через речки переправляясь, а уж потом втроем против Хумоса с дубиной они долго не выдержали, как офицера спьяну стали материться, и обещать Хумоса пристрелить, так те ребята и сдали, побросали железки, и в плен сдались. Дело бы, может, и иначе обернулось, да этот дурак, натянув штаны, велел девкам в деревню бежать, и сообщить все кому-нибудь из военных. А сам остался охранять так и не проснувшихся офицеров, и кормить валашцев. Дело, так или иначе, получило огласку — и Хумосу выпала лычка, а офицерам разжалование. Вот и убрали его подалее, от греха, и предстоит ему вскоре топать аккурат туда, откуда мы и явились. Война — безумно красивая штука, постоянно требует жертв.