— Город знаешь?
— Точно так, господин сержант.
— Бери донесение, и бегом в штаб. Винтовку оставь.
— Но, господин сержант…
— Там внизу лейтенант наш лежит. У него револьвер возьмешь. Патроны и гранаты тоже оставь, нам нужнее, а тебе легче. И бегом.
— Есть!
Собрал раненых и отправил ребят оттащить их всех вниз, благо уже и прогорело у баррикады, снаряды вроде отвзрывались. Авось, обойдется. Пусть там все и засядут пораненные, вместе, и ждут помощи. Стал думать, кого послать за нашими пулеметчиками — а тут они и сами заявились — сообразили. У них потери невелики — одному шрапнельная пуля в плечо пришлась, его оставили там же, где все наши раненные, у моста, а еще одного крайне неудачно наповал через узенькое окно прямо в голову завалило. Притащили не только свою каракатицу и остатки лент — у них едва четверть боезапаса ушла, но еще и подрезанный Колей бинокль с убитого лейтенанта. Молодец, шныряга, я не успел сообразить, да и некогда было. Загнал их, вместе с пулеметом и биноклем, на башенку Заводоуправления — вот теперь точно, капец вам, гады, только суньтесь, кровью умоетесь! Только успел кое-как распределить всех, расставить, раскидать боезапас от убитых и трофеи, как эти народовольцы хреновы и полезли со всех щелей, как тараканы…
… Первые две атаки со стороны Моручилища мы отбили относительно легко. Пушка, и пулемет с башни помогли. Из пушки стрелял Боря (я этим самокрутным дерьмом стрелять опасаюсь, ну его нафиг, еще разорвет пушку!), а я метался по территории, делая вид, что командую и ситуация под контролем. На третьей отбились чудом, боеприпасы к пушкам кончились, у пулеметчиков набитые ленты кончились еще на второй атаке, и теперь они там лихорадочно их набивали, торопились, иногда из-за неровно набитых лент пулемет клинил, в общем, тоже уже не особо помогало. Солдаты, а теперь вместо работяг в основном пошли именно солдаты, почти ворвались на баррикады. Хорошо хоть, что часть наших, раненых в первых атаках, я отправил в здание заводоуправления — они оттуда открыли беглый огонь из винтовок, и мятежники дрогнули, побежав. Мы их даже вслед не стреляли — практически нечем было, расстреляли все патроны, что были в патронташах, а гранаты я приказал беречь. А четвертую атаку мы прохлопали — эти гады все же сообразили, забрались на чердаки, и стали по нас оттуда стрелять, измученные солдатики дрогнули, и мы побежали прятаться в здание управы. При этом изрядно народу потеряли, хорошо хоть догадались кто-то из моих парней кинуть пару дымовушек. Ну и на башне пулеметчики проснулись — скупыми короткими очередями стали срезать тех, кто стрелял в нас из слуховых окон или вовсе обнаглел вылезти на крышу. Но баррикады мы просрали — рванувшие с воплями мятежники их заняли, и, перевалив — побежали к управе. Вот тут-то стало по-настоящему страшно, пошли в ход гранаты, пулемет не мог нам помогать, и вскоре мы отдали им первый этаж, отступая на лестницу. Помогало множество трофейных револьверов — пусть и дрянные, гражданского образца, но все лучше, чем ничего. Потеряли мы на этом массу народу, мне уже пришлось вместе со всеми участвовать в драке, револьвер перезарядить было некогда, и приходилось орудовать винтовкой кого-то из убитых. В общем-то, стало совсем грустно все как-то даже, с непривычки, как говорил товарищ Сухов. Но, в общем-то, повезло. Во-первых, запас гранат пошел в ход, да пулеметчики, у которых ленты вовсе кончились и пулемет напрочь чего-то заклинил, не стали возиться, а ссыпались вниз, с неизрасходованным боезапасом, давай лупить с винтовок. Во-вторых — как в хорошем кино, подошла кавалерия из-за холмов. Можно даже сказать, марнское, то есть улльское, конечно, такси. Как потом рассказали, взбешенный гибелью Лорана Горн вытребовал у Палема дочерта резервов, посадил их на пролетки, и моментально перебросил их до самого Гадюкинского моста. И когда эти ребята, из тыловиков и артиллеристов, потея от страха, и сами себя подбадривая диким криком, ломанулись во фланг мятежникам — те дрогнули и начали отступать, а потом и попросту бежать. Виктория, как говаривали в старину, вышла полнейшая. Кое-как спустились мы вниз, чуть ноги не переломав на лестнице, заваленной мясом. Встали посреди большого привратного зала, осмотрелись. Сразу вспомнилось каноничное «Ну и накрошили же…». Воняет горелым порохом, взрывчаткой, кровью и дерьмом. Гильзы стреляные хрустят под ногами, вперемешку с битым стеклом. Устало наблюдаем, как прибежавшие спасители тыкают штыками всех не наших, а наших бережно вытаскивают и складывают во дворе. Пару впрочем, оказались живыми, пусть и без сознания. Увидел убитого Оржи. И еще одного «киборга» из моего отделения, который уже долго держался. А тут вон оно как. Обидно. Такой хороший материал был, а разменяли тут на всякую шваль. Из старых у меня остались только Вилли, Боря и Коля. И все. Всего потерь было много, нас снова набирался едва взвод — причем больше половины наши, фронтовики, все же выучка дала себя знать. Но, суко. Как же обидно за парней… Вынул полагающуюся мне, как взводному (взвод-то я сдать так и не успел) луковицу, посмотрел. Послушал у уха — идет. Пошел искать кого-то из офицеров среди прибывших, нашел союзного артиллериста, испуганно шарахнувшегося — видок у меня не очень, перепачканный во всем, в чем можно, и растрёпанный. Но офицер отнесся с пониманием. Спросил я у него, «скоко время». Переспросил. Да падшая же женщина, не может этого быть. Всего двенадцать дня. Когда же этот день кончится?