Всю ночь провел, штудируя выданные мне Горном материалы — больше дабы не наделать, так сказать, стилистических ошибок. А то вверну про оборудование позиций приданных противотанковых средств или минирование танкоопасного направления — и объясняй потом. Да и выслать головную машину в дозор для обеспечения марша не получится. Так в целом нормально, но засиделся, и лег только под утро. Ничего, сдадим, пожалуй. Хватит мне самому под пулями лазить, пусчай другие убиваются. А то ведь так и убиться недолго.
Утром встретил веселого Герку, с перебинтованной башкой. Разговорились, он, оказывается, пришел за отставкой. Военно-медицинской комиссии тут не требуется, и майор уже выписал ему все бумаги, сейчас только все остальное сдать-оформить — и вольный человек. Сияет, как червонец. Глаза, говорит, не так чтобы и жалко, все одно правый давно уж худо видел. Зато — у него теперь две пенсии — выплата от рисской армии как увеченному в боях, копейки, так сказать-то, чисто чтоб с голода ветеран не подох. Но на халяву, а он хоть и «тяжкое увечье» имеет — а вполне к работе гож. Это не безногий-безрукий какой, вот тем такая пенсия — единственный свет, коли родни нет или отвернутся. А вторая пенсия — от Улле. Как увеченному в боях за сей город. И тут уже не мало — не так часто тут такое выплачивают, ибо конкретно чтоб города Союза оборонять приходилось — давно уж такого не было. Ну да еще накопления в Солдатском Банке. В общем, вполне себе Гера обеспечил остаток жизни. «Под пули фашистов подставил конечность, чтоб ездить бесплатно в метро», как говориться. Как узнал, что меня в фельд-лейтенанты выдвинули — я думал, расстроится, а он аж посочувствовал — и даже с благодарностью. Мол — иначе бы, может, и ему пришлось принимать роту, да на фронт ехать. Что вообще-то вовсе и не интересно ему было. А так — очень все удачно сложилось. Намекнул бывший сержант, что и баба у него в Улле имеется, потому здесь и осядет.
— Так, поди же — опасно тебе теперь тут? — вопрошаю его — Местные же поди не забудут, как мы их гасили. Как бы мстить не начали…
— Ты, Йохан, с Севера, оно и видно — ухмыляется одноглазый — Того не знаешь, как в мире все устроено-то. Тут у них — культура! Ты думаешь, что то было? А, знаешь уже — «волнение черни», ага. Ерундовина, на один день! Ты, кстати, думаешь, что много побили? Да всего-то на самом деле под пару сотен, с обех сторон-то. Ну, ихних, может, чуть больше, сотни три. Да вчера еще, говорят, согнали в каменоломни человек тридцать, да постреляли, самых-то зачинщиков, кого нашли.
— Ну так и смотри — три сотни-то! А пораненные? А семьи? Обиду затаят, мстить начнут…
— Ой, село немощено, далёко от тракта… Ничего-то ты в кулюторе не понимаешь, братец. В городе-то все рады-радешеньки! И чистая публика, и купцы особенно кто на ремонт подряды возьмет, и торговцы малые… а уж гробовщики да прочие, кто похоронами живет! И-иии!..
— То мне понятно, а вот рабочие-то, с пригородов все — они как? Мы ж им там сколько народу побили… Да и дома иным попортили…
— Тю! Рабочие? — Рабочие рады, что вы им места освободили. Вчера уже с утра набрали взамен убитых, а еще на времянку поднаняли, восстанавливать порушенное на заводе, да в городе! Подрядов-то — во! Рады-радешеньки! Да и в солдаты примут новых, офицера опять же движение по службе имеют, мест-то мало, а желающих ого сколько. И дома не велика печаль — сам-то ты много видел хороших домов в поселке? — То-то же, а эти их халупы и так доброго слова не стоят. Да и то, кто не дурак, и не прятал у себя бунтовщиков, или вовсе сдал вовремя — тот еще и помощь от города получит на ремонт. Да и доносами многие весьма хорошо заработать успели, когда ловили эту сволочь. А семьи бунтовщиков, да самих, кого живыми взяли — в рабы продадут по закону, и в Рисс к нам и отправят — сейчас нехватка народу-то по войне станет, а там им не забалуешь. Лет пятнадцать сроку рабства дадут, и не много кто и доживет, из детей разве только. Так что — скоро тут особо недовольных и духу не станет, а остальные наоборот еще и благодарны! Ну, может, конечно, кого из рабов родня выкупит, или кто местный перекупит, здесь оставит — да то единицы. Тако-то, братец!