В голосе бессомненного кальвиниста промелькнуло неприкрытое презрение к папистским штучкам. Михель задавил вздох возмущения, вовремя вспомнив основополагающий тезис: «Чья сила — того и вера».
— Сработано просто великолепно. Чистое рубиновое стекло, позолота на серебряной основе. Спроса нет, ведь вещь не носильная. По размеру, как видите, любому смертному великовато будет.
Приказчик начал растягивать слова, одновременно повысив голос, и пока Михель соображал, что к чему, сбоку колобком подкатился хозяин.
«Плакали мои денежки. Неужто Макс погиб из-за такого пустячка. Вот, поди, в аду локти грызёт». Михель и сам готов был вцепиться в кого-нибудь зубами от досады и горечи.
— Позвольте полюбопытствовать, почтеннейшие? — проблеял неожиданно высоко и тонко лавочник, по примеру слуги вооружаясь очками.
— Голосок-то у тебя. Небось побывал в наших руках и был охолощён ради смеха. — Михель представил себе эту сцену, и внезапно развеселился и успокоился.
Чего особенного? Ну, обманулся в надеждах, дак не первый и не последний раз. Оттого и маркитанты из последних сил следуют за армией, потому как верно знают: торговец простого служаку завсегда обманет. Каждому своё: кто-то теряет кровь, кто-то находит золото. Как там Гюнтер приговаривал: род христианский делится на пастырей, псов и паству. Только вот вместо овец всё больше стригут псов.
И тут Михель в очередной раз убедился в очаровывающей волшебной силе перстня. Когда кольцо в мертвецком схроне заражало-зачаровывало Макса, Михель, разумеется, не видел. Когда он сам, сидя над морской бездной, бесповоротно понял, что без кольца в кармане не тронется с места — это было с ним и без свидетелей. Теперь он видел власть кольца со стороны. Оно, как воронка на реке, затягивало-засасывало хозяина.
Но ведь и Михель же постепенно вновь попал под его обаяние. И хотя в голове могуче-предупреждающе гудело: «Продавай и беги!» — кольцо нашёптывало прямо противоположное.
И они яростно торговались, к великому изумлению приказчика, и уже хозяин убеждал своего подручного, что рубин настоящий и чистый, а потом и вовсе прогнал за попытку обмануть клиента. Видя, что Михель не уступает, хозяин принялся запугивать его городскими властями, сурово настроенными по отношению к разным вооружённым бродягам, а Михель в ответ и правда схватился за оружие, а вконец запуганный и сбитый с толку приказчик безуспешно ломал голову над дилеммой, кого кликнуть: стражу, чтобы скрутила подозрительного продавца, либо лекаря к явно свихнувшемуся хозяину. Остановился на лекаре, но тут Михель и скупщик наконец-то ударили по рукам, причём Михель казался более раздосадованным, но не по поводу цены, а потому что всё-таки приходится с перстнем распрощаться.
Только в лабиринте незнакомых улочек, на сыром морском ветру, Михель немного опамятовался. Триста не триста, как предрекал Макс, но пятьдесят пять-то пистолей имеем. Михель! Ты же никогда таких денег в руках не держал. Кстати, кошелёк до сих пор зажат в руке, привлекая алчные взоры. В ближайшей таверне за стаканом горячего грога — Михель решил отныне приучаться исключительно к морским напиткам — он окончательно успокоился и прикинул дальнейшие шаги собственного бытия. Приодеться, безжалостно расставшись с надоевшими лохмотьями. Причём не броско и пышно — наличность позволяла — а обычно, как моряки ходят. Снять комнату поближе к порту. Припрятать большую часть денег. Заказать службу — помянуть Макса, Фердинанда и прочих. Посетить побольше матросских кабачков: послушать, чем народ дышит, какие корабли нахваливает, какие, наоборот, костерит.
Как сказано, так и сделано.
Михель не спеша обходил портовые кабачки и вертепы, не забывал фрахтовые конторы. Пил в меру, ещё меньше говорил, больше слушал, оглядывался, охотно знакомился, не скупясь на угощение. Пару раз показал, что и сам не лыком шит. Однако крепких кулаков и обычных ландскнехтских талантов здесь оказалось явно недостаточно. Редкие предложения отметал: то не туда шли, то корабль не тот, то команда неподходяща. Зазывали, к примеру, в морскую пехоту на конвойный фрегат конвоировать «толстопузых купцов», везущих из-за далёких морей пряности, шёлк, чай. Но на военном корабле враз можно угодить на нок-рею либо под киль[184], причём не только за такую «малость», как вооружённый мятеж. Ещё проще угодить за борт с привязанным к ногам пушечным ядром: свирепое солнце, недостаток свежей еды и питья, неведомые болезни требовали и собирали со всех судов за проход в тех водах обильную дань. А шторма, а пираты? За те же гроши, да вместо твёрдой земли — шаткую палубу. Если идти, то не охранять, а нападать. Вон, славный Пит Хейнс нагрел испанцев сразу на двенадцать миллионов[185]. За таким молодцом Михель бы в огонь и в воду. Но новичка в такую авантюру ни за что не возьмут, сами моряки говорят, что подобный фарт выпадает раз в полстолетия, значит, Михелю уже не дождаться. И основное: как Михель насмотрелся властей и командиров всяких, то может спорить с кем угодно — из того золота и серебра миллионов одиннадцать с гаком заграбастала казна, остальным же «щедро» поделилась с флотскими, так что военный флот отпадает по всем причинам.
184
Угодить на нок-рею либо под киль — речь идёт о так называемом «килевании» — распространённом на флоте наказании, когда провинившегося матроса протаскивали на тросе под килем судна.
185
Вон славный Пит Хейнс нагрел испанцев сразу на двенадцать миллионов — в 1628 г. голландский флот под командованием адмирала Питера Хейнса атаковал испанскую Серебряную флотилию, перевозящую ценности из Америки в метрополию, и захватил добычи на двенадцать миллионов гульденов.