Не уследишь ведь за ушлыми отставниками, всех подаянием не наделишь. Михель, кстати, не испытывал к отставникам никакой жалости, не раз, вооружившись, с бранью гнал со двора. Мать однажды, не выдержав, всхлипнула:
— Ведь и нашего отца, поди, так же никто не жалеет.
— И правильно! — резко обернулся сын. — Не может добыть пропитание, как честный солдат, — вон где ему место!
И широко махнул рукой в сторону холма, белевшего каменными надгробиями.
Мать впервые осознала то, что едва не слетело с уст:
— Скорей бы ушёл, что ли. Всем будет легче.
Солдаты, из-за которых сыр-бор вышел, — пройды ещё те, особливо насчёт бесплатно пожрать и выпить. Даже ротвельш[25] шифрованный удумали для обмана простодушных селян. Пока один треплется, зубы заговаривает, да знаки тайные подаёт, дружки его с тыла чехвостят кладовые да хлева. Свинью уведут со двора так, что никто и не ворохнётся. Кинут ей, понимаешь, верёвку с крючком, на котором хлеба кусок или репка. И как только заглотит она наживку, что твой карп, — веди куда хочешь, — от боли ни сопротивляться, ни визжать бедная животинка уже не может.
И вдруг отставные, как по команде, исчезли, ровно мор их поголовно прибрал. Думаете, кто обрадовался — как бы не так. Раз не нищенствуют, значит, обрели работу, значит, вскорости могут появиться уже не как просители и воришки, но как властители и полновластные хозяева жизни и смерти. И откуда ж они только прознали? Всё ещё чесали затылки, недоумевая перед феноменом массового выхода солдат в тёплые земли, а они уж доподлинно знали, что пражане вышибли из ратуши двух советников прямо на кучу навоза под окном[26], тем самым смертельно оскорбив императора Матвея[27]. И вот уже имперцы и баварцы. Директория[28] и Мансфельд[29], Лига[30] и Брауншвейга[31] стали враз нуждаться в парнях, способных за пару гульденов выпустить кишки любому и умеющих это сделать в любое время дня и ночи.
А как только об этом узнали все, тут и Михель подгадал удобный момент.
Он забыл о доме ещё до того, как, выпрыгнув, по щиколотку увяз в мягкой садовой земле под окнами своей комнаты. Поднялся, вытер ладони, нашарил в темноте узелок с пожитками и пошёл. Ровно, сильно, не оглядываясь и не думая. Глаза у него не на затылке — смотрит только вперёд, туда же несут и ноги. Прошлое отрезанной горбушкой осталось в чужих руках, и Бог с ним, не жалко, ведь в узелке Михеля — целый каравай будущности. В темноте он неоднократно попадал в дорожные лужи, и влага смывала с башмаков последние следы прошлого в виде налипшей садовой грязи. Свежий ветер с моря словно втискивал в лёгкие Михеля всю красоту и тайную сущность нездешнего мира. А ведь я буду там, я обязательно дойду, и тогда мы ещё посмотрим! Только раз Михеля вдруг кольнуло в сердце. Показалось, что матушка стоит со свечой у окна, крестит его удаляющуюся спину и что-то беззвучно шепчет, может быть, в последний раз просит одуматься. Но Михель, разумеется, не обернулся.
IX
Солдатчина быстренько вышибает сантименты насчёт родных, семьи и прочего. Царствует голый расчёт — убивай, чтобы жить. Первая и главная жертва — твоя умерщвляемая всем этим бытием бессмертная душа.
Тем не менее стряхнуть прошлое оказалось несколько сложнее, чем скинуть ветхий изношенный плащ или вымыть башмаки, заляпанные домашней грязью.
Где-то под Бредой[32] ушедшее Михеля и достало: в лабиринте редутов, апрошей[33], осадных батарей, палаток, повозок, туров[34], бочек, ядер, костров, конских трупов, кухонных отбросов. И над всем этим хаосом, символом миропорядка, — пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков[35].
Вот уже который день по лагерю бродили упорные слухи, что где-то там, северней, у моря, голландцы собираются открыть шлюзы и отправить к Нептуну испанскую армию вместе с изрядным куском собственной земли.
Поэтому солдаты, наряду с массой обычных осадных работ, денно и нощно наращивали и укрепляли дамбу вокруг лагеря.
А погодка! Невод ветра упорно тащит богатый улов сизо-чёрных туч к морю — верно, топить. Мелкий нудный дождь который уж день щедро засевает обезлюженную равнину. Воздух стыл и мокр на ощупь: сожми в кулаке — и потечёт.
Вымазался, как свинья, голоден, как собака, устал дьявольски. В пояснице ломота великая от сырости, руки-ноги опухли так, что не ворохнуться. Проклятый фельдшер[36]! Этот костоправ лишь на кошелёк и смотрит. Нет денег — и помощи не дождёшься. Да и что он может, недоучка: руку, ногу оттяпать, пулю выворотить. И подлекаря у него такие же невежды. Вот побрить, бороду, усы, бакенбарды подровнять офицеру побогаче — тут они из кожи вывернутся. И вода горячая найдётся, и пену до небес взобьют, и бритву мигом выправят. Пудра, духи, благовония — только держись. Хорошо быть офицером. А нам грешным...
25
Ротвельш (Rot — бродяга, Welsch — чужестранец) — одно из немецких названий воровского языка.
26
На кучу навоза под окном — речь идёт о событиях 23 мая 1618 г. в Праге, так называемой «дефенестрации», положившей начало Тридцатилетней войне (1618—1648).
28
Пражская Директория — правительство, избранное восставшими чехами после низложения императора.
30
Католическая лига — создана в имперских землях в 1609 г. для противодействия Протестантской унии.
31
Брауншвейгские князья — одни из руководителей протестантов на начальном периоде Тридацтилетней войны.
32
Бреда — сильнейшая голландская крепость, осаждённая и взятая испанской армией Амброзио Спинолы в 1625 г.
33
Апроши — особые траншеи, закладываемые для постепенного безопасного сближения при атаке крепости или укреплённой позиции.
35
Пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков — типы укреплений так называемой «голландской системы фортификации», составляющие крепость Бреда.