Все, словно по команде, повернули головы налево. Михель почувствовал, как сердце, отчаянно сжавшись в комок, плюхнулось вниз и разбилось вдребезги, ударившись о мозолистую пятку. Было от чего.
Впереди важно вышагивал опохмелённый профос. А за ним, поддерживаемая с двух сторон помощниками профоса, забинтованная, бледная, но живая — Мадонна, Максова подружка! Дальше, тоже почему-то в окружении профосовых служек, — бежавший от них в лесу гайдучок.
— Доверились, называется. И кому? Двум пьянчужкам, один к тому же хвастун, — разрядил могильную тишину Гюнтер.
— Говорил же, к шведам надо было рвать, — заныл за спиной Маркус.
— Отбегались, браток. И ты, и мы, — рассудительно ответил Мельхиор. — Походил, называется, обутым.
Михель скосил глаза влево и вниз и внезапно ему захотелось заорать на весь мир от бессильной ярости. Мельхиор вырядился в свои башмаки!
— У нас не двое дураков, Гюнтер, их трое, а вернее, все восемь, — хрипло прошептал он.
Почувствовав, что речь идёт о нём, Мельхиор завозился, переступая с ноги на ногу.
— А что я? Дрожи тут день и ночь, что найдут да покрадут моё сокровище. К тому ж вы сами клятвенно уверяли, что девка на небесах — кого бояться? А может, я желаю и умереть в новых башмаках — одна радость в жизни осталась. Пусть меня и вздёрнут в них, и в могилу вместе с ними положат.
— И не надейся, — не удержался до этого пришибленно молчавший Макс, — палач обязательно заберёт их себе, а потом продаст.
— Макс, Макс, слышишь меня, — зловеще-рассудительно зашептал Георг, — и не воображай, что в петлю занырнёшь. Я ведь тебя вперёд изничтожу. Как только зачнут нас из строя тягать, так и зарежу. А если оружие отберут, я ведь тебе, сучонку, горло зубами вырву, хоть напоследок потешусь.
— Я-то что, что я? Это вон Гийом пикой ширял, с него и спрос.
Гийом предпочёл отмолчаться.
Казалось, ещё мгновение, и восьмёрка старых боевых товарищей превратится в визжащий клубок режущих и топчущих друг дружку непримиримых противников.
— Хорош собачиться, вояки, — Гюнтер, как всегда оказался наиболее хладнокровным. — Вляпались, так хоть имейте честь умереть достойно. Вы ведь всё ж таки ландскнехты, а не стадо баб. Молите Деву Марию о чуде, а кто не верит в чудеса — молите подарить смерть лёгкую, непозорную.
Михель послушно закрыл глаза, но Дева-заступница появилась сначала с лицом матушки, а затем — вот нечистый что вытворяет — с лицом Максовой подружки, их общей погибели. Михель решительно открыл глаза: чуда на сегодня не предвидится, а завтра оно ему и даром не надобно.
— А чего, собственно, теперь бояться-волноваться? Карты розданы, и в рукаве у тебя не болтается крупный козырь, и ходишь не ты, и единственное, в чём ты волен — это проиграть достойно — без шума, драки и суеты. — Михель внезапно успокоился и принялся наблюдать за происходящим словно бы со стороны. Словно и не к нему, конечно, не к нему, к Максу, но значит, и к нему, медленно-неотвратимо приближается эшафот.
— А вдруг Макс не выдаст — возьмёт все на себя, — как тонущий, чудом вынырнув последний раз, жадно хватает уже ничего не решающую порцию воздуха. Тщетные барахтанья — дно уже поставило на тебя и выиграло, посему не трепыхайся.
— Чтобы Макс да не выдал — не может такого быть. К тому же никто не поверит, что он один и ограбил, и перебил всех на дороге. Да он и шагу не ступил всё это время без нас, как и мы без него.
— Боже, как же она медленно выступает, внимательно вглядывается. К чему этот цирк? Не проще прямо подойти к нашей роте. Растягивает удовольствие? А может, забыла? Опять ты, Михель, про чудеса. Но ведь война и есть сплошная цепь чудес. Разве не чудо их спаянный товарищеский кружок 4М и 4Г, вышедший из стольких передряг. На память, вот уж совсем не ко времени пришёл Фриц — молодчик из соседней роты: