Так и метались они как оглашённые взад-вперёд, вправо-влево, в основном от своих и спасаясь. Однако ж пока все четверо целы, и Макс оклемался — лупит с чужого мушкета да нахваливает, всякий раз уверяя, что попал.
Главная сеча в центре, где шведы выкуривают имперских мушкетёров из придорожного рва и спешно отрытых шанцев[147]. Вот там сполна люди жалование отрабатывают, целыми капральствами отправляясь в свой последний поход — к пункту под названием Страшный Суд.
У них по сравнению с центром, ровно служба в глухом гарнизоне. Пару раз отогнали шведов мушкетными залпами, в третий не успели... Михель, защищаясь от разящей стали, выставил мушкет, получил шпагой по руке, но вскользь — жить можно. Наехали со второй линии ребята — подмогли. Всё ж таки есть прок с кавалеров — не только шпорами звенеть.
Огляделся. Гюнтер, слава Богу цел. Маркус тоже без царапины — уже мертвяков обыскивает. Макс в кровище — уха лишился. Кое-как друг дружку перевязали. Михель даже мушкет смог перезарядить. Везёт им, даже вчетвером из роты-то, хорошо, если половина на ногах.
Однако роту их так и подтягивали к центру, ровно бабочку к огню. А там ведь сгорят без остатка. Можно и нужно рискнуть — пробиться в тыл к лазарету. Макса вон прихватить, крови где зачерпнуть побольше да обмазаться, чтобы у профоса и прочих героев тыла не возникло назойливого любопытства к твоей грешной персоне. Гюнтер, конечно, не пойдёт. Фанатик!
А то как бы было ладненько — товарищ выводит из сечи двух израненных однополчан.
Михель совсем уж было решился пробираться в тыл, прихватив Макса и ещё пару-тройку из раненых — полегче, чтобы возни с ними поменьше. Не забыть бы только вовремя сорвать повязку, да раззудить рану, чтобы господа любители ошиваться по тылам устыдились, увидев доблестных защитников церкви и императора, пострадавших через чрезмерную любовь к вере и долгу.
Михель уже начал потихоньку протискиваться в задние шеренги отряда. Ни строя, ни порядка караколирования давно не соблюдалось. Ротный тыл стал обычным прибежищем трусов, раненых, тех, кто неосмотрительно истратил все заряды. Отодвинул одного, другого, когда ЭТО и случилось.
— Десять дукатов за заряженный мушкет! — заорал Макс, и его столь необычная мольба заставила всех встрепенуться.
А Макс — он уже что-то видел, и тянул шею, и поднимался на цыпочки, и тыкал беспрерывно пальцем, и дрожал от возбуждения, и орал как оглашённый:
— Густав, Густав! Шведский король! Вон он, вон, прямо перед строем! Видите, на вороном! В бирюзовом плаще! Да стреляйте же, стреляйте! И мне мушкет, мне дайте! Пальну, а потом хоть убейте!
И все как один — и трусы, и герои, и здоровые, и умирающие — бросились на зов Макса и кричали, прося указать поточней, и перезаряжали, и торопливо выцеливали. Малорослые подпрыгивали, чтобы хоть что-то увидеть за спинами товарищей. Некоторые яростно протирали запорошенные пороховой гарью глаза. Кунц-отшельник, лучший стрелок армии, выбитый в самом начале боя, сидел безучастно в грязи, зажав живот руками, тщетно пытался переварить застрявшую там картечину. Тоже зашлёпал руками по лужам, потянул к себе мушкет — дорогой, именной, полученный лично из рук генералиссимуса[148]. Попытался подняться, используя ружьё как костыль, но со стоном неловко рухнул на землю.
— Ребята, помогите, поднимите на ружьях, уж я не подгажу — всажу в самое змеиное сердце.
Кто бы его ещё слушал — каждый хотел сам, лично истребить первопричину всех бедствий и несчастий. Кунца набежавшие сзади так и затолкли в грязь, где он, не переставая всхлипывать от боли и досады, вскоре затих навеки.
Затрещали первые торопливые выстрелы. Теперь уже всем отчётливо было видно, как по дымному вздыбленному полю намётом летит на роскошном коне всадник. Вот он приостановился, оглянулся, замахал призывно шпагой туда, где клубился грозовой тучей шведский конный полк, свежий, подведённый из резерва, ещё не битый и явно не хотящий быть битым. Похоже, люди Густава уже вдосталь навоевались. Кавалеристы жались под сильным имперским огнём, и король, устав драть глотку, вновь пришпорил коня. Время слов прошло — пришло время личного примера.
И с чего это Макс вообще взял, что это именно храбрый Густав, а не простой шведский полковник-сумасброд, получивший приказ-нагоняй. Но спроси любого — голову даст в заклад, что это северный монарх, и никто иной. Добрая сотня мушкетов в немоте сердец их хозяев выцеливала сейчас самую заманчивую цель Великой войны. И не было силы, способной помешать Михелю вернуться на его законное место в первой шеренге. Безо всяких команд, без обычной путаницы и суеты мушкетёры заняли свои места, первая шеренга без понуканий встала на колено, а некоторые для лучшего упора и вообще легли прямо в грязь. И грянул залп, который должен был подвести черту под этой войной.
148
Из рук генералиссимуса — Валленштейн к тому времени добился чина генералиссимуса (буквально генерал генералов).