— Михель, Михель! — Гюнтер опять вооружился банником, и тот в его руках буквально трещал и гнулся. — Это не последний, и даже не предпоследний швед на этом поле.
Кончай глумиться над павшим и сюда! Глаза твои для нас сейчас по сотне дукатов за каждый зрак.
Так, значит, Гюнтер и голову разглядел. Когда успевает: и работать, и подсматривать.
— Где она, твоя сотня, — вздохнул Михель, тем не менее покорно оставляя новую игрушку и слезая с тура. Бросив последний взгляд на своё сидение, Михель с изумлением и радостью обнаружил зажатый между зубами мёртвой головы дукат.
— Вот так находка! Да ты, парень, — Михель упорно продолжал обращаться к голове как к живому, — чаю, из благородных будешь. Вернее, был. Извини тут, что я тебе наговорил. Разве ж какой шведский прихвостень смог бы устроить для меня такую королевскую награду? Покойся с миром. Дай я тебя землёй присыплю, что ли.
— Михель, ну где ты там запропал?
Михель оглянулся: Гюнтер, прочистив орудие, взялся уже за шуфлу. Фердинанд и Маркус волокли снаряд и пыжи, причём явно ссорились, попеременно обращаясь друг к дружке с короткими пылкими репликами. Михель, занятый головой, не видел, как Фердинанд, не дождавшись, пока Маркус устанет, подбрасывая шляпу вверх, ловить её, вопя что-то труднопереводимое, попросту прожёг ему тлеющим фитилём штаны, приводя в чувство. Обычная шуточка мушкетёров и артиллеристов. Не осади их свирепо Гюнтер, быть бы старику нещадно битому.
— Заряжайте давайте, я сейчас.
«У меня тут дукат», — Михель, конечно, не добавил.
Его благодушие, правда, очень скоро испарилось, ибо мёртвая голова упорно не желала расстаться со своей собственностью, как Михель её ни тряс и ни пытался пальцами выдрать монету. Пришлось гардой кинжала пересчитать упрямцу зубы. Наскоро сдув землю и крошево зубов, Михель, чертыхаясь, торопливо сунул монету в карман — настырный Гюнтер опять подал голос от пушки.
— Чего ты там копаешься? — накинулся на него Гюнтер, в то время как Маркус и Фрунсберг продолжали яростно перепираться между собой. — Панихиду, что ль, устроил? Вон кого надобно отпевать. Причём срочно.
И Гюнтер ткнул чёрным от пороховой гари перстом в поле.
— Да дукат тут подвернулся. — Михель готов был язык себе откусить, однако ж и рукой уже подтверждающе хлопнул по карману. — Не бросать же. Вы тоже заберите, если что, не забудьте.
— Хорошо. — Гюнтера не обрадовала даже весть о деньгах, на что втайне надеялся Михель. — К орудию, к орудию. Наводи, давай!
И он наводил, и они стреляли, благо, снарядов — в избытке. Не всегда, разумеется, так же успешно, как первый раз, но в целом неплохо. Когда же орудие опасно раскалилось от выстрелов, а уксуса под рукой не оказалось[164], перешли к другой пушке примерно такого же калибра.
Как прихожане на колокольный звон, на выстрелы потянулись люди: пехотинцы рассеянных рот, потерявшие коней кавалеристы. Гюнтер каждому находил дело, ободрял павших духом, придерживал тех, кто собирался бежать дальше. Постепенно у них образовался узел обороны. К рявканью пушчонки присоседился треск доброго десятка мушкетов, а там и вторая пушка подала голос.
Гюнтер и Фердинанд уже сами не заряжали — только командовали. С приказами и дело приобрело осмысленность, пошло веселей. Всё-таки как здорово, когда за тебя кто-то думает.
Появилась даже возможность перевязать Фердинандову голову, заодно расспросив о ране. Точнее, словоохотливый старикан сам им поведал о том во время перевязки.
— Как сердце чуяло. Обычно-то я шляпой покрываюсь, что на походе, что в бою. Потому как от ядра или, положим, картечины шлем поможет, ровно мёртвому припарка. А тут нахлобучил — батарейные мои так и полегли от смеха — старик в железо рядится. Я ещё в сердцах плюнул — чтоб вас всех побило. А оно вон как обернулось. Ровно я накаркал-напророчил. В общем, когда хлынула эта саранча на батарею, приметил меня один швед — не видел я здоровей мужика, сколь живу.
— Давно замечено — у страха глаза велики. — Гюнтер никогда не любил, чтобы при нём как-то выделяли в лучшую сторону противника.
— Да говорю ж вам — великан из великанов. Горяч не в меру — саданул меня палашом прямо по штурмовой каске. А что было б, кабы в шляпу я нарядился, как обычно? Развалил бы до самого копчика. А сила какова: шлем пополам, палаш в куски, я в обморок, шведа и след простыл. Как очухался немного, то и решил в погребе схорониться, где вы на меня и свалились.
— И сдаётся мне, — добавил Фердинанд, подумав, — что первым выстрелом Михель, дружок, ссадил именно этого громилу.
164
Уксуса под рукой не оказалось — уксус использовали для охлаждения ствола орудия после ветрела.