— У тебя ж вроде глаза слезятся, как же ты его в поле-то разглядел? — Гюнтер ехидненько так и вроде шуточками уже начал вгрызаться в авторитет Фердинанда, откусывая кусочек за кусочком.
— Точно он! — бесхитростному Фердинанду и дела нет до тайного смысла Гюнтеровых речей. — Руку даю на отсечение. Да сдаётся мне, что и сына моего именно он расказнил.
Гюнтер только плечами пожал. После того как Фердинанд признался ему, что по молодости грешил анабаптизмом[165] и вообще продавал свои пушки направо и налево, лишь бы платили, Гюнтер решил держать ухо востро. Но пока идёт бой — каждая пара рук, каждая голова на счету, и Гюнтер лебезил и заискивал ради грядущей победы перед Фердинандом.
Затесался к ним даже один мародёр из тыловых с огромным и уже доверху набитым мешком. Он явно рано поверил в имперскую победу или решил рискнуть и собрать сливки, пока другие ещё опасаются. С милю резво драпал от шведской кавалерии, однако добычу не бросил. Долго сидел на своём мешке, все не мог отдышаться. Думали, уж помрёт. Гюнтер бросил на бездельника пару свирепых взглядов и, не выдержав, решительно сам к нему направился.
— Вот отныне твой мушкет, твои заряды. — Гюнтер буквально насильно вручил всё это опешившему мародёру. — Вон твоя банкетка[166], вон твоя бойница, и ещё за той присмотри. Бегом — марш!
— Мешок можешь взять с собой, — добавил Гюнтер, усмехнувшись в усы. — И не дай бог, надумаешь под шумок улизнуть в тыл. Из могилы достану.
Развёрнутая под руководством Гюнтера бурная деятельность стала маяком не только для осколков разбитой имперской армии. Их батарея оказалась как бы на «ничейной» земле.
На счастье, шведы в очередной раз перенесли направление удара. Жаркое дело кипело левее. Через батарею изредка перелетали ядра как с той, так и с другой стороны. Шведских одиночек — таких же заплутавших кавалеристов — неизменно встречали огнём, рассеивая по полю и не давая сбиться в крупные опасные группы. Кое-кого удачным выстрелом ссаживали с коней, что неизменно встречалось бурей восторга, причём больше радовались почему-то, когда враг оставался в живых и спасался, расшвыривая доспехи и снаряжение, подбадриваемый в хвост солёными шуточками и выстрелами. Даже мародёр-тыловик вспомнил, что ведь когда-то был справным солдатом и всё меньше косился на тыл да и на невольных соратников — не бегут ли, не бросили ли.
Однако имперцы не выиграли ещё ни Войну, ни даже битву. Явно пьяный сбившийся с дороги шведский расчёт со своей передвижной четырёхфунтовкой, умело используя складки местности и горы трупов, прокрался незамеченным и первым удачным выстрелом картечью положил на месте едва не половину отряда. Оставшиеся в панике бросились наутёк, и только Гюнтер, а за ним Маркус — к пушке, где за лафет испуганно присел ошарашенный Михель. Только старый Фердинанд сохранил невозмутимость, что-то громко подсчитывая.
— Дуэль так дуэль! — заявил он. — Если хотите уцелеть и победить, то что бы ни делали — по моей команде «ложись» — падайте ниц, иначе всем конец. А теперь заряжай!
Их орудие на пригорке — шведское в низине. Михель, чертыхаясь, ослаблял клинья, Маркус как раз прибивал пыж, когда раздалось громовое:
— Ложись!
И кто бы мог подумать, что старый пердун Фердинанд может ещё так молодцевато гаркнуть. Они послушно попадали, и тут же выше с визгом пролетела картечь, донёсся звук пушечного выстрела.
— Как ты догадался? — приподнявшись на локте, Гюнтер счищал с лица налипшую кашу из крови и грязи. — Колдовство какое-то.
— К орудию, — махнул рукой Фердинанд. — Потом объясню.
Однако словоохотливость взяла верх и, ворочая наравне со всеми враз потяжелевшую пушку, но не сбиваясь со счёта, Фердинанд охотно дал пояснения.
— Это же не люди, пятнадцать, шестнадцать, — кивок в сторону шведов, — это куклы механические. У них же все размерено, рассчитано и вбито в башку, двадцать восемь, двадцать девять. Наши заряжают медленней и палят абы как, сорок, сорок один. А эти все всегда в одно и то же время. Кстати, вот оно — ложись!
И вновь визг картечи над головой. Сливаясь с пушечным, совсем рядом ударил вдруг мушкетный выстрел.
Михель поднял голову, и с удивлением увидел незамеченного никем мародёра-мешочника, победно потрясающего дымящимся мушкетом, кстати, Михелевым.
— Вы только посмотрите, каков молодец?! — Гюнтер уже на ногах и не скрывает восхищения.
— Так ты попал, девять, десять? — в голосе Фердинанда было нечто, заставившее их обернуться.
— А то! Наповал! И ножкой дрыгнуть не успел! — послышался горделивый ответ.