— Идиот, восемнадцать, девятнадцать! — схватился руками за окровавленную голову старик. — Ты же выбил их расчёт с ритма, а меня со счёта. Как я теперь определю время заряжания, тридцать один, тридцать два.
— На вас не угодишь, — пожал плечами мародёр. — Пойду я, пожалуй. К тому же заряды полностью иссякли.
— Нет уж, держите его! Сорок три, сорок четыре. Подыхать вместе будем, по твоей вине. Ложись, что ли! — по привычке скомандовал Фердинанд.
Выстрел!
— Ах вы, мои куколки заводные. Пять, шесть. Ах вы, мои милые. Вы только гляньте на этих героев — уложились ведь вовремя. Прямо как при полном расчёте. Двадцать, двадцать один. Теперь они нам не страшны.
— Вот ещё одному уже ничего не страшно, — сдержанно кивнул Гюнтер. Шведы не преминули ответить за гибель товарища, влепив весь заряд в бойницу, откуда был произведён ружейный выстрел. Нечто, оставшееся от мародёра, решившего вернуться к мушкетёрскому ремеслу, сползало вниз по брустверу рядом с заботливо прислонённым к банкетке мешком.
— Осиротел мешочек-то, — брякнул Маркус, на время забыв обо всём.
— Заряжай! — ткнул его Гюнтер. — А то раззявил губу, трофейщик хренов.
Им ещё два раза пришлось целоваться с землёй, прежде чем они зарядили сами.
— У шведов-то проклятых отчего заряды не иссякли до сих пор?
— Унитары! Всё в одной холстинке зашито — и порох, и пыж, и ядро — забивай сразу — и готово. Каждый солдат на себе добрый десяток может утащить.
Наконец-то сподобились и они.
— Так, как только шведы стреляют, десять, одиннадцать, Михель, сразу к прицелу, и постарайся, чтобы этим выстрелом всё и ограничилось, семнадцать, восемнадцать. Я зарядил бомбой, потому что от картечи они также попадают, как то сделали мы. Надо развалить им пушку. Швед пошёл, конечно, не тот. Их там с десяток голов, давно бы со шпагами рванули в атаку, врассыпную да перекололи нас в мгновение ока. Тем паче ни я, ни тот мешочник на шпагах уже не сильны.
— Так они ж не ведают, что нас здесь четверо.
— Ведают, не ведают. Тридцать, тридцать один. Чего тут ведать? Раз ни из пушки, ни из ружей не отвечают — значит, нет никого. Бери голыми руками. Нет, не тот швед стал. Ложись!
И всё-таки Михель поторопился! Выпущенная бомба впритирку прошла над шведской пушчонкой, зарылась в землю, где и разорвалась, не причинив никому вреда.
Шведы ответили ещё двумя картечными зарядами, но к этому они уже привыкли, посему зарядили гораздо быстрее.
— Михель, умоляю, не промахнись! Ведь не дурни же они, в конце концов. Догадаются сменить частоту выстрелов и сметут всех разом. Или поймут, какие из нас вояки, и возьмут штурмом.
— Мне нужно время для прицела. А с бомбой этого не сделаешь — надо торопиться.
— Так что ж ты молчал? Давай ядро закатим!
Михель ощутил незнакомое чувство величия себя, наводящего пушку. От его меткости зависела вся их четвёрка, а также свалившиеся, как снег на голову, шведы. «Одним ударом семерых» — в этом что-то есть. Михель не раз и не два видел, как ядро врезается в плотный строй атакующих, как заряд картечи наповал укладывает все капральство. Но в худшем случае из орудия палили в него, в лучшем — свои имперские артиллеристы поддерживали огнём. Навалился страх — опять промажет! Зря он самонадеянно встал к пушке.
«Если суждено уцелеть в этой заварушке — ухожу в артиллерию. Вон и старик ко мне благосклонен — шпыняет гораздо меньше увальня Маркуса или гордеца Гюнтера. Должен взять, ведь расчёт его весь приказал долго жить. Тогда уж Гюнтер, сволочь, мной не покомандует — куда идти, что подать. Когда пожелаю, тогда и к морю уйду... Шведы-то как медленно работают. Чуют еретики, что на прицеле. Запросто любому башку снесу. Вон один даже обернулся — а порох-то у него так и сыпется — нет, не будет у них доброго выстрела».
— Ну, запаливай, — негромко и даже устало скомандовал Михель, словно занимался этим годы и годы, и выстрел этот для него — один из тысячи.
— Voila, — восхищённо прищёлкнул языком Фердинанд, почему-то решивший перейти на французский. — Михель, каналья, да ты же прирождённый артиллерист!
— Выпивка с меня! — выразил своё отношение к выстрелу Маркус.
— Заряжай давай! Картечью! Уходят же! — Гюнтеру все мало. — Ну ты и глаз, Михель!
А вопили они все потому, что Михель попал! Ядро угодило в лафет или колесо — только щепки полетели. Выбитый силой удара из люльки ствол отлетел далеко в сторону, к огромному сожалению Михеля, не зацепив никого из шведов.
— Подумаешь, в пушку попасть, — пожал плечами Михель, хотя его так и распирало заорать что-нибудь оглушительно-звонкое. — Любой сможет.