— Вот из этого я не пил. И вообще жри скорее и потопали отсюда. Говорил ведь — давай не будем там ночевать.
Напившись, Михель принялся торопливо собирать остатки провианта.
Уже за воротами Михель ещё раз обернулся поблагодарить хозяев, но ответом ему был торопливый лязг засовов. Затем из-за стены донеслось:
— Чтобы мы вас здесь больше не видели. Пристрелим как собак.
— Главное, сейчас в спину не пальните, — собрал последнюю волю Макс.
— Вот ещё, добро переводить, — фыркнул расхрабрившийся невидимка.
Когда ферма скрылась за поворотом дороги, Макс обернулся к Михелю, просто сказав, как о чём-то само собой разумеющемся:
— Конец мне, Михель. Дотянулась всё ж таки до меня длань Чумы.
И упал прямо на дорогу.
Почему Михель его не бросил, почему, стиснув зубы, плача и выбиваясь из последних сил, тащил уже не друга — Макс-то обречён, — а страшный источник смертельной заразы за собой?
Макс упорно не желал обращаться в хладный труп, изо всех сил сопротивлялся смертельному недугу. В минуты бредового забытья костерил Михеля последними словами, требовал бросить и добить, один раз даже плюнул в Михеля, чтобы заразить повернее, в отместку. В минуты просветления рассудка, стоя у врат Вечности, всегда смешливо-несерьёзный Макс преображался, поднимаясь над рутиной отлетающего Бытия:
— Михель, запомни, самый худший порок для ландскнехта — жадность. Я считал, что в нашей компании кроме себя, разумеется, каждый является олицетворением какого-нибудь из семи смертных грехов. Гюнтер — гордыни, Мельхиор — чревоугодия, ну и все прочие. Ты тож, согласись, не безгрешен. И лишь когда по моей вине погибла чистая душа — Мадонна, тут я вдруг осознал и обнаружил, что сам я вместилище и хранилище всех грехов адовых. И чем дольше жил, тем всё новые и новые легионы бесов в себе находил...
— Сколько там, Гюнтер говорил, чертей по свету бродит и во тьме сидит? Десять миллионов четыреста пятьдесят семь тысяч... дальше запамятовал[182]. Болезнь с дьявольской быстротой пожирает мой мозг... О чём это я? Так вот, главный грех — жадность. Запомни, Михель! Я ведь, дурак эдакий, перстенёк там поднял. Эта банда, что в лесу передохла, они под пол не только своих мёртвых пихали, они там и награбленное хранили. Этот сундук как-то сам собой открылся, когда я рухнул сверху. Словно кто невидимый крышку потянул. И вот камень этот. Дай, покажу, только не подходи близко.
На ладони Макса возник большой перстень с огромным рубином. Искусно обработанный камень фокусировал, преломляя редкие лучи неяркого солнца, и казалось, камень сочится кровавыми слезами. Глаз не отвести.
— Хорош, да?
Михель только шумно вздохнул, когда Макс несколько торопливо убрал перстень.
— Он и там меня сразу притянул, ровно уголёк во тьме кромешной. Там-то, в сундуке у них, всё боле хламье, а этот на самом верху, так и манит. Ровно кричит немо: возьми меня, возьми. А ведь он добрые три сотни пистолей стоит, ежели не все пять. О тебе опять же ни слуху ни духу. Я ведь и помыслить не мог, что ты рискнёшь возвернуться. От ужаса, отчаяния и безысходности я его и сцапал — терять-то нечего. А ты, Михель, ровно решил не таить заразу, не схоронить её вместе со мной, грешным, а по миру распространить. Дай воды испить...
— Попутал меня бес. Знаешь же наш принцип — хапай, что плохо лежит. Это-то меня и сгубило. Да не одного меня, судя по окрестностям и начинке той сторожки.
— Макс, — Михель пытался говорить громче, но голос, не подчиняясь, то и дело срывался на хриплый шёпот, — а ты не подумал, кто его туда мог положить? С чьей он руки? Для кого и чего изготовлен?
Макс, устало прикрыв глаза, только кивнул — продолжай, мол, я внемлю.
— Ведь он же гораздо больше, чем обычный размер. Покажи-ка ещё раз.
Макс, не открывая глаз, отрицательно замотал головой, и Михелю пришлось продолжать.
— Ведь его же спокойно можно на два пальца нацепить, а то и на три.
Макс внезапно настежь распахнул глаза — болезнетворная хмарь рассеялась, взгляд был зорок и пытлив.
— Я думаю, — Михель с превеликим трудом сглотнул внезапно подступивший к горлу ком...
— Я думаю, нет, я уверен — это с Её пальца. — Михель перекрестился испуганно. — С перста Царицы Чёрной смерти. Это её западня.
— Правильно, Михель. Я тоже до этого додумался. Не забывай вот только, что заночевали мы там по твоей воле.
— Этого я никогда не забуду.
— Прежде чем помереть мне, да и тебе тож, надо разрешить один вопросик: что с этим наследством делать? Я хочу остановить Её поступь... Хотя лично мне это уже не поможет. Но как?
182
Десять миллионов четыреста пятьдесят семь тысяч, дальше запамятовал — в Позднее Средневековье появлялись теологические трактаты, в которых вёлся скрупулёзный подсчёт всех «видов и типов» нечистой силы.