Жукова Мария Семеновна
Ландыши
Ландыши
Рассказ старушки
-- Извольте приказать вашим людям посмотреть в книге, ваше сиятельство: нет ни одной лошади! Только тройка курьерских дома. Не изволите поверить какой разгон! всю ночь не спал: тройка за тройкой!
-- Да этого быть не может, любезный господин смотритель! у вас верно есть лошади. От Петербурга до самой Москвы нас нигде не задерживали. От чего же здесь? Ведь это большая же дорога!
-- Помилуйте, ваше сиятельство! Там все ямы, а здесь тридцать троек; куда потянешь!
-- Да когда же они будут по крайней мере?
-- К-вечеру, ваше сиятельство; непременно квечеру.
-- Ах, Боже мой! а теперь еще одиннадцать часов! Да как же это можно! да это притеснение! Если б знали это в Петербурге...
Но как ни гневалась, как ни жаловалась ее сиятельство, а лошадей не было. Смотритель пожимал плеча ми с жалостным видом, и сиятельная принуждена была, рада или не рада, идти в верхние комнаты, увы! очень хорошо знакомые всем, кто хоть раз побывал в новой деревне, то есть, на первой станции от Москвы по Владимирской дороге.
За графинею понесли детей; за ними потащились гувернантки и няньки, ворча на неустройство почты и браня смотрителя. Общество ее сиятельства, графини Л**** составляли: ее племянница, молодая дама с кучею детей и их неизбежным причетом, да хорошенькая внучка, шестнадцатилетняя девушка. Сама графиня была уже женщина преклонных лет, но свежая, с ясными и приветливыми взорами и тою добродушною веселостью, которая и горе нередко скрывает под улыбкою, как природа следы разрушения под зеленым плющем и дикими розами.
Огромная, низкая комната с голыми стенами в одну минуту превратилась в дамский кабинет. Здесь брошены подушки из кареты и образовали покойный диван; там на столике, накрытом шитым ковром, бернская корзинка с работою; возле новые романы Диккенса и мистрис Стюарт; в углу плетеная колясочка из английского магазина, в которую двое мальчиков уже впряглись, несмотря на все крики их белокурой, кудрявой сестрицы, которая топает ногами и кричит из всей силы, чтоб братцы уступили ей место. Бабушка смеется и наконец принуждена употребить власть свою, чтоб восстановить порядок.
Великая наука уметь справляться с временем. Большая часть людей несчастливы от того, что не знают что делать с своею особою. Найти себе занятие во всяком положении не подчиняясь ни капризу, ни до саде это преважное и преполезное знание. Графиня обладала им в высшей степени. Она посердилась на смотрителя, побранила его; потом улеглась на свои подушки, и забыла, что она не в своем петербургском кабинете. Читали, болтали, занимались детьми, слушали их лепетанье; день проходил -- а лошадей не было. Молодая дама, племянница графини, начинала терять терпение; внучка при каждом шуме смотрела в окно; графиня казалась также беспокойною, но, кажется, от того только, что не знала, как развлечь своих спутниц. Что это было: доброта, или жалобы наводили на нее скуку? Не знаю. Все в мире имеет две стороны; лучше избирать ту, которая показывает нам людей в лучшем свете.
В сумерки, дети играли в боковой комнате; молодые женщины сидели на складных креслах возле походного дивана графини и уже не скучали: они внимательно слушали; графиня рассказывала.
Многие из друзей моих, несколько уже раз упрекали меня, что я никогда не хотела говорить о прошедшей жизни моей; до сих пор я отклоняла все их вопросы; и скажите, как было говорить! Биография женщины есть история ее сердца. Теперь я могу уже раз сказывать эту историю; чувство, облекавшее ее святыней тайны, притупилось, может быть и совсем рассеялось. На склоне жизни расходятся мало помалу все туманы, которые казались чем-то вещественным на рассвете ее...
-- Бабушка! если вы станете рассказывать в этом тоне . . .
-- О нет, мой друг, нет! Это от того, что я коснулась скрыночки, которой никогда не открывала: при других.
-- Скрыночки?
-- Да, куда я прячу воспоминания. Видишь, Аннета, я всегда берегла их для себя. Для света у меня были балы, пышный дом, богатая ливрея, а чувство -- для немногих. Поверь мне: для света кухня хозяйки всегда интереснее ее сердца.
-- Ах, тетушка! Это отзывается мизантропией. -- Совсем нет, моя милая: я нахожу это очень естественным; и не думай, пожалуйста, что я, обвиняя других, требую для себя патента на исключение. Я и сама ищу в свете веселья, не печали, и нахожу, что для меня слишком довольно собственного горя и страдания тех людей, с которыми случай или родство сблизили меня. К этому образу мыслей я привыкла издавна, с детства может быть.