"Пустое беспокойство! он ничего не видал, ни чего не понял" говорил Валерий сжимая мои руки. Беспокойство сблизило нас более чем самая любовь. Говоря об опасении моем, я высказывала Валерию все сердце, как бы тайны его были ему давно, давно известны! Он был уже мой старинный друг, которого слова имели надо мною полную власть; я верила уже ему, и беспокойство мое рассеялось. Мы вышли в залу дружно разговаривая, как бы никакой тучи не было над нами. Тереза встретила нас в дверях, и мы вместе отправились за город.
Нас было много, но мы были одни. Вечер был чудесный; я была счастлива. Он прошел далеко; но и теперь когда вспоминаю о нем, сердце бьется радостию.
Муж мой был с нами. Встреча с ним напомнила мне мое беспокойство; но он был также весел и беззаботен, как обыкновенно, и даже, кажется, не обратил внимания на то, что Валерий целый вечер не от ходил от меня.-- "Видишь ли, что я был прав?" сказал он мне прощаясь со мною. Я пожала его руку.
На другое утро, в семь часов, назначен был отъезд нашего маленького каравана. Я заснула в радостных мечтах.
Девушка разбудила меня. Не уже ли пора? спросила я? -- "Лошади готовы-с, и барин дожидается-с. Уж совсем одет." -- Я торопилась одеваться. -- Да где мадам Смидт? спросила я, выбегая из своей комнаты и встретясь с мужем, который стоял в самых дверях, в дорожном сюртуке, в шляпе, с палкою, и отвечал мне совершенно равнодушно: "Еще спит, думаю." -- Зачем же меня торопили? -- "Мы едем в Цюрих, а она верно нет; так нам пора"....Я смотрела на него с удивлением. -- "Ваши цветы высохли" про должал он, подавая мне руку: в Цюрихе поищем новых". И мы сошли с лестницы."
Меня посадили в карету; дверца хлопнула; каре та покатилась... О! никогда не забуду я этого путешествия, никогда не забуду мучения, которое я чувствовала при каждом обороте колес этой кареты, уносившей меня навсегда из Луцерны, от него! Я не думала об моем муже, ни об своем странном положении в от ношении к нему. К стыду моему признаюсь, что я так мало привыкла думать о нем, что и в эту ми нуту не он занимал меня. Нет, я думала о пробуждении Валерия и вечности, разделяющей нас с этой минуты.
Муж мой заснул, или притворился спящим, не знаю. С тех пор между нами и в помине не было ни о цветах, ни о Луцерне: как бы этой эпохи совершенно небывало в жизни нашей. Он проснулся у под езда первой гостиницы, спросил себе кофею, и с тех пор я видела его неизменно таким, каким знала до сей минуты, каким был он до конца жизни.
А Валерий? Он как бы умер для меня: ни одного слова, ни малейшего известия о нем. Я хотела писать к нему -- невозможно! Мы ехали, останавливаясь только для завтраков и обедов, и муж мой не оставлял меня ни на минуту. С обыкновенным своим хладнокровием он шутил, смеялся, подчивал меня вечными форелями. Сердце у меня разрывалось, а он си дел тут, против меня, с своим пунсовым лицом и вечною улыбкою, курил трубку или дремал пока приходили сказать, что лошади готовы. Упреки, гнев были бы сноснее для меня; но это беспечное равнодушие, когда каждая минута была для меня страданием, было совершенно невыносимо. Я занемогла в Базеле; он сам поехал за доктором и между -- тем мы все-таки отправились далее.
В самом Париже мы пробыли только два дня, и вместо Неаполя, очутились в туманном Лондоне. С совершенным спокойствием муж мой изменял все прежние планы, и я не могла решиться вымолвить для чего: ответ страшил меня.
Почти уже тридцать лет прошло с этой встречи. Мы три года пробыли за границею; я жила в Крыму, в Москве, в Петербурге; вы знаете, мы принимали весь город, но никогда и нигде я не встречала Валерия, не слыхала даже в обществе имени его. Я возвратилась опять к прежней бесцветной жизни моей, отсчитывала дни один за другим; но сердце уже не знало настоящей радости. Годы рассеяли прежние мечты; я узнала тщету и наших надежд и наших желаний; но опыт, отняв их, не заменил другими. Теперь, конечно, я покойна и весела, верю приязни, не испытываю друзей, оставляю завтра судьбе и вечером за вистом нахожу всех и любезными и умными, а прелести жизни уже нет: проснется она под час в воспоминании, да и то опыт гонит насмешкою: все это вздор, бредни молодости!
Один раз только -- это было в 1814 году, когда войска наши были за границею, - мы жили тогда в подмосковной; вы обе еще были малютками; у нас было свое небольшое общество, и один раз вечером, собравшись вместе, мы все работали в моем кабинете, между тем как муж мой читал газеты. Тогда военные действия занимали всех в высшей степени. Душа делила и торжество и опасности героев отчизны. Муж мой читал реляцию о победе при **** я положила работу и обратилась вся в внимание. Вдруг граф остановился и смешался; но прежде нежели другие могли приметить это движение, он оправился и прочитал имя Занежского.