Я вышла замуж. Годы летели. Я кружилась в вихре света; балы сменялись балами, жизнь уходила без воспоминаний, без следа, но и без горя. Меня называли больше, чем хорошенькой. Старушки особенно любили меня; седые дипломаты искали моего общества; ветреная молодежь, провожая меня шепотом восторга, не смела однако же явно окружать меня своим ласкательством; родные мужа почитали меня образцом благоразумия, а тайна этого благоразумия была -- скука. Меня ни что не занимало. Конечно, я давно забыла мою дет скую любовь, если можно было назвать любовью мечта тельную привязанность к человеку, с которым я не сказала трех слов ... Забыла? Это не настоящее слово. Я хотела уверить себя, что забыла, потому что чувство вала, как смешно было подобное чувство. Но я похожа была на девочку, которую уверили, что ей стыдно заниматься своею куклою. Она спрятала ее, сама смеется над своими детскими играми, а под-час когда ей надоест большиться, она забегает в свой потаенный уголок, вытаскивает свою куклу, любуется ею, поверяет ей по-прежнему свои чувства, и при малейшем шорохе закрывает свое сокровище, чтобы не застали ее, чтоб не пристыдили.
Так я прятала от самой себя игрушку детских лет моих, мою куклу. Когда блестящее ничтожество рассыпалось передо мною в звучных фразах, я уносилась душою к моей мечте, к моему милому незнакомцу, и образ его так стройно, так величаво улыбался мне, столько прекрасного, высокого сияло в голубых очах его, что я с сожалением смотрела на усилия других казаться тем, чем был он в моем воображении, сердилась сама на себя за эту посылку к старым бредням и в наказание хотела принудить себя найти и чувство и ум и душу в моих светских искателях, но образ моего незнакомца был для меня как то чудное микроскопическое стекло, о котором рассказывает умный германский сказочник: подумаешь о нем, и оно в глазе и человек является без маски, тем, что он есть, а по тем, чем хочет казаться."
Конечно, я не любила как прежде; любовь, эта греза души о милой, небесной отчизне, рассеялась от холодного прикосновения света; но воспоминание об этой любви сохранилось в душе моей и сделалось светильником внутренней жизни моей. Образ моего незнакомца был для меня выражением всего высокого, благородного и прекрасного; все, что я слышала, что видела трогающего глубоко душу, все это я относила к нему, все это было в нем, и он был способен ко всему этому. Он был для меня Вашингтоном; в его уста я вкладывала все, что мог сказать красноречивейшего Шатобриан, которого звезда только что появилась тогда на нашем горизонте. А его любовь? О! любовь его была всем, что когда-нибудь творила прекрасного мечта души, сжигаемой жаждою чувства. Она была страстна, самоотверженна, беспредельна -- что же после этого бы ли для меня пошлые восторги нашей светской любви, которая часто не переходит порогу гостиной, где началась, или испаряется с первым лучом утра, возвращающего спокойствие чувствам, взволнованным шумом бала и пиршества? Поверьте; благоразумие мое стоило мне не много труда; но мне было скучно. Жизнь, расцвеченная одними балами, визитами, представлениями и вечным весельем без веселости, томила меня своим однообразием. Мне хотелось подышать на воле, пожить иною жизнию, легкой, несвязанной, которая бежит как тень облака и встречает вечность как друга, с которым ознакомилась в часы блаженства -- его предвестники. Но не всем, не всем дана такая жизнь! Мы считаем дни, она считает наслаждения; день, не замеченный на странице сердца, исчезает из памяти ее как небывалый; у нас страницы сердца пусты: скука не записывает; она дремлет.
Есть другая жизнь, пестрая, разнообразная, бога тая ощущениями, жизнь в которой душа принимает участие как лунатик в действиях, совершаемых им во время своих таинственных прогулок. На страницах этой жизни найдете вы: новая шаль, соперница, бал, карета, ложа.... но этой жизни я не могла согласить с задумчивым взором моего идеала, который сделался судьею моих поступков и чувствований, как был точкою сравнения для других.
Прошло много лет; сверстницы мои почти вслух говорили при мне молодым людям: "как она хороша! годы не изменяют ее; давно за 30, а не скажешь больше 20". Я улыбалась понимая цель этой похвалы. Мне право тогда еще далеко было до тридцати; тогда...
О! это было памятное время!
Вскоре после заключения мира с французами в... году, мужу моему присоветовали ехать за границу. У него не варил желудок: судите, какое для него положение! Мы поехали в Теплиц.