Я вышла на балкон и невольно остановилась в дверях; какой-то трепет, как электрическая искра, пробежал по всему телу моему. Валерий стоял на балконе, облокотясь на перила, и задумчивым взором следовал за прихотливыми формами туч. Шорох платья моего заставил его оглянуться. Я хотела было уйти; но радостной взор его доверчиво приглашал меня, и я робко стала возле него.
Грудь моя волновалась, сердце билось; но я была счастлива, счастлива его присутствием, и в самое то время, когда тайный голос упрекал меня в этом счастии! И мне кажется даже, что эта первая укоризна совести вдруг окружила Валерия как бы новою какою прелестью. Мне стало жаль его; он вдруг сделался неизъяснимо дорог; я любила его в эту минуту как любят милое существо, когда готовы целою жизнию искупить слезу, которой были виною. Я упрекала себя в мысли, что могла на минуту усомниться в святости этой любви, и между тем эта мысль была не без основания. Если б судьба так рано не расторгла этой связи, кто знает, унесла ли бы я воспоминание о ней столько чистым и совершенным?
Валерий казался печальным; мы оба молчали.
"Скоро мы будем любоваться вечером в прекрасных долинах Оберланда" сказала я наконец, желая прервать молчание. -- Бога ради, не говорите этого! прервал он: все эти планы не сбыточны, не вероятны.
"Это отчего?"
-- Оттого, что они слишком хороши. Подобное счастие невозможно на земле.
Ах! эта мысль была вырвана из души моей. Я смутилась, и невольная слеза быстро скатилась с моей ресницы. Желая скрыть ее, я уронила платок, и мы оба бросились поднимать его. Руки наши нечаянно столкнулись, и докучливая слеза упала на руку Валерия. Мне так было досадно на себя, на него и на целый свет, что мне казалось, будто вся любовь моя пропала в эту минуту. Между тем Валерий все еще держал мою руку.
"Да, подобное счастие невозможно" сказал он, как бы продолжая начатую мысль: "невозможно, недоступно, невероятно мне, как мысль, что эта слеза -- обо мне и для меня. "
Я приняла-было вид холодней ледников Гринденвальдена и хотела отнять руку; но он привлек меня к себе и, наклонясь к щеке моей, сказал умоляющим голосом:
"Заклинаю вас небом, сбросьте эту маску! Или если взоры ваши доселе обманывали меня, если все мое счастие была одна игра кокетства, продлите ее и обманите меня из сожаления. В первый раз я думал узнать счастие; если это обман -- дайте мне унести его с собою. Что вам, что далеко от вас я буду жить верою в блаженство, которое вам ничего не стоило! Смейтесь над моею мечтою, но оставьте мне ее. Я уеду сейчас, сию минуту, если велите; дайте мне только унести с собою веру в мое минутное счастие." -- Валерий казался так искренен, так просто-доверчив, как женщина, когда она уже отдала всю любовь свою. И моя душа была полна чувством, но я еще притворствовала. -- Это безумство, сумасшествие! сказала я вырывая мою руку: что за скоропостижная любовь?"
Лицо Валерия изменилось. "Скоропостижная? сказал он: "Нет; дитя, которое когда-то бросило незнакомцу этот букет с обетом счастия, конечно не думало, что когда-нибудь сама же назовет скоропостижным то чувство, которое с тех пор живет для нее в душе его!" -- В лице Валерия было видно сильное волнение, хотя он старался показать, будто совершенно хладно кровно рассматривает засохший букет цветов.
Не могу описать вам, что почувствовала я. Этот букет был перевязан тою самою лентою, которую мне дала моя добрая Бонам. Я совершенно забыла сама себя и схватила руку Валерия. О! в эту минуту для меня не существовали ни страх, ни приличие. Слезы текли по щекам моим, и я могла только повторять: С тех пор, Валерий, с тех пор!.. Заветная мечта моя, мое безумие, моя детская любовь, все осуществилось, все приняло живой, понятный чувствам образ, и сердце, уже охладевшее в сомнении, вдруг ожило для новой жизни... Но что я говорю? как могу вам пере дать что чувствовало сердце?...
Возвратите свободу узнику в ту минуту, когда погас уже для него последний луч надежды; скажите "живи!" несчастному страдальцу, осужденному насмерть, и вы поймете тогда мое чувство. И я не преувеличиваю; подумайте: моя любовь была жизнию моею; это было единственное чувство согревавшее мне сердце, и оно вдруг было возвращено мне тогда, когда я сама начинала сомневаться в нем!...
Мы были совершенно одни. Валерий крепко сжимал мою руку; счастие взаимной любви блистало в глазах его; слова любви без связи лились из уст. Не знаю, отчего вдруг глаза мои устремились на окно комнаты Смидта, выдавшейся в улицу в уровень с балконом. В амбразуре окна сидел -- мой муж и преспокойно допивал стакан шампанского. Я побледнела. Видел ли он меня? не понял ли?...До сих пор он был так беспечен и равнодушен ко всему, что не касалось до его бифстексов и устриц, что я пользовалась полною свободою, и никогда ни малейшее подозрение не возмущало нашего домашнего согласия. В нем это была не доверенность, а просто лень. Доверенность есть следствие убеждения или слепой страсти, а ему грешно было бы приписать то или другое.