— Суд боженьки меня не интересует. Вы это хорошо знаете. Человечество, в конце концов, избавится от этого религиозного опиума. Я — материалист!
— Ну. ну, успокойтесь, Владимир Ильич. Понимание материальности мира человеком ведь тоже меняется.
— Я знаю, на что вы намекаете! Этот Эйнштейн со своей теорией, которую кроме него никто не понимает, такой же шарлатан, как и художники-абстракционисты! Шизофрения по заказу капитала для одурачивания масс!
— Мне кажется вы несколько прямолинейны. И упрямы. Не хотите разобраться с аргументами оппонента. Вы уверены, что ваше объяснение единственно верно. Жаль. Всё же возьмите мою сосиску.
— Не уговаривайте. Возьму. Я действительно чертовски голоден. Бывало, в Шушенском наешься котлет и совсем другое настроение. Прекрасно работается на полный желудок. Да, да! Именно желудок движет человеческой деятельностью. Через желудок можно заставить многое сделать. Какая чудесная русская пословица — «Голод — не тётка!» А?!
— То-то вы устроили недоедание во время военного коммунизма! Путём «изъятия излишков». А попросту — грабежа. Да и ваш Протэжэ Иосиф Виссарионович великолепный был мастер по применению этого приёма.
— В общем, он был прав. Действовал, правда, иногда слишком поспешно. И грубиян был. Тяжёлое детство. Я всегда поддерживал его. Особенно его экстраординарные меры. Но зачем же грубить моей жене?! Невоспитанный человек.
— Вы находите?
— Да, да. Я даже по этому поводу написал записку в Политбюро. Перед смертью.
— И что же?
— Во-первых, эта сучка оказалась осведомителем у Иосифа, во-вторых, эти мудаки были настолько наивны, что положили записку под сукно.
— Кого вы назвали этим собачьим именем?
— Сучка, что ли?
— Именно.
— Фотиева. Мой секретарь.
— Не знаю её.
— А-а! Мелочь.
— Хороша мелочь. В результате вашим преемником стал Иосиф Виссарионович. И только в коллективизацию былди уничтожены 10 миллионов человек!
— Нужно же было сломать хребет этим хозяйчикам! Крестьянство — рассадник буржуазной психологии!
— Всё же хорошо, что я не пошел с вами!
— Хотите остаться чистеньким? Не выйдет! Кто пропагандировал марксизм в России? Не забывайте, я — ваш ученик.
— Если бы я знал, к каким это приведёт последствиям, я бы повесился.
— И сейчас не поздно.
— Поздно, Владимир Ильич, поздно. Кушайте мою сосиску и пейте пиво, а то у вас желчь разливается.
— Пожалуй, мне вашей сосиски будет недостаточно. Я действительно чертовски проголодался. А-а! Была не была! Гарсон! Ещё порцию сосисок! Знаете ли, баварское пиво прекрасно, но наше волжское, жигулёвских заводов в Самаре — превосходно! Ничего нет лучше свежего пива. Не скажите, жизнь хороша!
7
Филипп Аркадьевич открыл глаза, проснувшись так же внезапно, как ранее отдался объятиям Морфея. Голова гудела, и в ушах всё ещё звучали голоса в мюнхенской пивной. Обычно, если и снились ему сны, то проснувшись, он тотчас их забывал. На сей раз Филипп Аркадьевич помнил всё до мельчайших деталей, как будто только что в кинозале зажегся свет.
«Странно. Очень странный сон. К чему бы это?» — не покидала его мысль.
На дворе было сумеречно. Дождило, как и прежде. Кое-где зажглись огни. Редкие авто сновали по мокрому асфальту с зажженными подфарниками. Настроение глубокой осени чувствовалось во всём. ВоспоминаниеФилиппа Аркадьевича о вчерашнем праздничном банкете, да и сам факт защиты диссертации как бы померк и потускнел.
Филипп Аркадьевич включил торшер. Мягкий оранжевый свет отодвинул сумерки по углам — к письменному столу, книжному шкафу и глубокому кожаному креслу, доставшемуся ему в наследство ещё от деда, приват-доцента кафедры истории права местного университета. Пожевав мочёное яблочко, Филипп Аркадьевич отправился в конец коридора по своим надобностям. Из-под двери туалета пробивался свет и слышалось старческое кряхтенье Сидоровича, прерываемое руладами прямой кишки и проклятиями, посылаемыми на голову старухи, скормившей ему поутру прокисший суп. Общественные ходики с кукушкой, отягощенные вместо гири старым чугунным утюгом, перебрасывали шестерни с зуба на зуб со скрипом, достойным более солидной машины. Стрелки показывали начало восемнадцатого часа воскресения, первого дня месяца листопада, то есть, ноября по-латыни.
«Через неделю праздники. Три дня отдыхаем. Надо будет условиться с Кисой. Попьем шампанского, посидим и т. д. Потом опять в среду выходной. По случаю траура. Лёлик помрёт. Генеральный секретарь всего прогрессивного человечества. Интересно, сколько весит его мундир? Если на него повесить все награды, наверное, килограмм пять или шесть. А если ещё и наградное оружие? Тьфу, черт, о чём это я думаю. Ведь живой он ещё. Ну не будет стоять на трибуне. Так ведь стар уже настолько, что челюсть свою удержать не может. А эти вокруг? О-о! Геронтократы! Зачем так мучиться? Ноги не держат, прямая кишка не держит, мочевой пузырь не держит, поесть вкусно нельзя, выпить тоже, не говоря уж на статную бабу посмотреть — ни один мускул не дрогнет. О чём можно думать в этом самом Политбюро, если у тебя печень болит? Господи, зачем такие пытки люди себе придумали?» — размышлял Филипп Аркадьевич, пытаясь притупить желание прорваться к унитазу.